Федор Сологуб: Том 3. Восхождения. Змеиные очи

Её могила, её могила
  В краю ином.
Она скончалась. Её могила –
  Ревнивый дом.
Победа смерти не победила
  Любви моей.
Сильна могила, её могила. –
  Любовь сильней.

Елисавета, Елисавета,
  Приди ко мне!
Я умираю, Елисавета,
  Я весь в огне
Слова завета, слова завета
  Не нам забыть.
С тобою вместе, Елисавета,
  Нам надо быть.

Расторгнуть бремя, расторгнуть бремя
  Пора пришла.
Земное злое растает бремя,
  Как сон, как мгла.
Земное бремя, – пространство, время
  Мгновенный дым.
Земное, злое расторгнем бремя,
  И победим!

Елисавета, Елисавета,
  Приди ко мне.
Я умираю, Елисавета,
  Я весь в огне.
Тебя я встречу в блистаньи света,
  Любовь моя.
Мы будем вместе, Елисавета,
  И ты, и я.

Весь дом покоен, и лишь одно
Окно ночное озарено.

То не лампадный отрадный свет:
Там нет отрады, и сна там нет.

Больной, быть может, проснулся вдруг,
И снова гложет его недуг.

Или, разлуке обречена,
В жестоких муках не спит жена.

Иль, смерть по воле готов призвать,
Бедняк бездольный не смеет спать.

Над милым прахом, быть может, мать
В тоске и страхе пришла рыдать.

Иль скорбь иная зажгла огни.
О злая, злая! к чему они?

Струясь вдоль нивы, мёртвая вода
Звала меня к последнему забытью.
Я пас тогда ослиные стада,
И похвалялся их тяжёлой прытью.

Порой я сам, вскочивши на осла,
Трусил рысцой, не обгоняя стада,
И робко ждал, чтоб ночь моя сошла
И на поля повеяла прохлада.

Сырой песок покорно был готов
Отпечатлеть ослиные копыта,
И мёртвый ключ у плоских берегов
Журчал о том, что вечной мглой закрыто.

Затхлый запах старых книг
Оживил в душе былое,
В злой тоске пережитое,
В тихом звяканьи вериг.

Дни, когда смиренный инок,
В келье тесной, близ икон,
Я молился, окружён
Тучей пляшущих пылинок,

И славянскую печать –
Прихотливые узоры –
Отуманенные взоры
Ухищрялись разбирать.

Печальный отрок с чёрными глазами
Передо мной стоял и говорил:
  «Взгляните, этими руками
  Я человека задушил.

Он захрипел, и что-то вдруг сломалось
Там, в горле у него, – и он упал.
  То не вина иль злая шалость
  Была – я маму защищал.

С кинжалом влез в открытое окошко
Он ночью, маму он зарезать мог, –
  Но я подкрался, точно кошка,
  И мигом сбил злодея с ног».

Он говорил и весь горел тоскою.
В его душе гнездился тёмный страх.
  Сверкало близкою грозою
  Безумство у него в глазах.

На нем изношенный кафтан
  И шапка колпаком,
Но весь он зыбкий, как туман,
  И нет лица на нём.

Не слышно голоса его,
  Не видно рук и ног,
И он ступить ни у кого
  Не смеет на порог.

Не подойдёт и не пройдёт
  Открыто впереди, –
Он за углом в потёмках ждёт,
  Бежит он позади,

Его никак не отогнать,
  Ни словом, ни рукой.
Он будет прыгать да плясать
  Беззвучно за спиной.

Ты дорогой шла пустынной,
Где в лесу синела мгла.
Ландыш белый и невинный
Ты зачем-то сорвала.

И зачем его сжимала
И над ним дышала ты,
Я не понял, – разве мало
Созерцанья красоты?

Или в грудь свежее льётся
Воздух, сквозь цветы струясь?
Иль мечтою создаётся
С зельем родственная связь?

Нет, другое что-то было
Для тебя в цветке твоём,
И тебя к нему манило
Что-то сладостное в нём.

И в забвении суровом
Я не знал, чем ландыш мил,
И каким соблазном новым
Он мечты твои пленил.

Я был один в моём раю,
И кто-то звал меня Адамом.
Цветы хвалили плоть мою
Первоначальным фимиамом.

И первозданное зверьё,
Теснясь вокруг меня, на тело
Ещё невинное моё
С любовью дикою глядело.

У ног моих журчал ручей,
Спеша лобзать стопы нагие,
И отражения очей
Мне улыбалися, благие.