Максимилиан Волошин - Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931

Всё тихо. На темных мангупских стенах
Недвижно стоят часовые.
Луна, отражаясь на острых камнях,
Зажгла огоньки золотые.
А замок, окутанный тьмою, молчит,
Не слышно ни звука, ни шума…
Лишь хан у окошка безмолвно стоит,
На дальнее зарево долго глядит
И думает тяжкую думу.
Не спит и глядит он, и думает он,
Сжимая могучие руки:
«Аллах! О, ужели всё это не сон,
Все эти безумные муки?
. . . . . . . . . . . . . . .

Как раненый змий, издыхает Сарай,
Убили его Московиты.
А будет и хуже! Так это и знай –
На эти долины взгляни ты.
Свежа и прекрасна родная страна,
Как гурия рая мила мне.
И будет врагами она сожжена,
И камня не будет на камне.
А после, когда разрешенье пройдет,
Замолкнет Мангуп опустелый, –
Толпа чужеземцев-гяуров придет
Разведать минувшего дело.
И будут безбожно писать на стенах
Свои имена и прозванья.
Бледнеешь! Так хочет великий Аллах –
Я знаю Аллаха желанье.
А дальше что будет – дрожи и внимай:
Сюда губернатор приедет,
И плотно закусит и выпьет здесь чай,
А после со свитой уедет.
Сынам твоим много придется терпеть,
Властитель Сарая богатый,
Твой правнук не будет Сараем владеть,
А только казенной палатой.
И скалы, пока времена пробегут,
Пребудут безмолвны и немы.
Затем – трепещи! здесь поэты пройдут
И вместе напишут поэму.
Затем предрекаю ужасные дни:
Прибудут студенты в отставке.
Поэму обдумывать станут они,
Воссевши на каменной лавке!!

И был туман. И средь тумана
Виднелся лес и склоны гор.
И вдруг широкого Лемана
Сверкнул лазоревый простор.
Зеленый остров, парус белый,
«На лоне вод стоит Шильон»,
А горы линиею смелой
Рассекли синий небосклон.
И серебристые туманы
Сползают вниз по склонам гор,
И виноградник, как ковер,
Покрыл весь берег до Лозанны
И мягко складками идет
До самой синей [глади] вод.

Народ – огромный, музыкальный
И очень сложный инструмент.
Лишь композитор гениальный,
Удачный выбравши момент,
С такою силою могучей
Ударить может по струнам,
Что вырвет целый ряд созвучий
Своим идеям и словам.
Когда же сам он, звуков полный,
Могучей музыкой звучит,
Так кто ж удержит, кто смирит
Его рокочущие волны?
Но вы, хотевшие лишь только,
Когда он сам был звуков полн,
Сдержать напор свободных волн…

Стихи мои! Как вехи прожитого
Я ставил вас на жизненном пути.
Но я так часто лгал, любуясь формой слова,
Что истину мне трудно в вас найти.
Поэзия так лжет! У каждого искусства
Такой большой запас
Готовых образов для выраженья чувства,
Красивых слов и фраз.
Красивые слова так ластятся, играют,
Послушно и легко ложатся под перо…

Фонтаны, аллеи… Запущенный сад…
Развалины старого дома…
Я всё это видел когда-то давно…
Мне всё это с детства знакомо…
Должно быть из сказок, наивно-простых,
Украшенных мыслью немецкой,
Которые в жизни цветут только раз
На почве фантазии детской.
И тают, как снежный узор на стекле,
При первом дыхании мысли…
В аллеях зеленый сырой полумрак,
Пушистые ветви нависли.
Горячий, трепещущий солнечный луч
Пробился сквозь ветви платана…
Блестя в темноте, и поет и звенит
Холодная струйка фонтана.
Зацветшие мраморы старых террас,
Разросшийся плющ на пороге…
В таинственных гротах одетые мхом
Забытые, старые боги…
Везде изваяния лилий – гербы
Фамилии д’Эсте старинной.
В развалинах весь восемнадцатый век:
Манерный, кокетливый, чинный,
Век фижем и мушек, Ватто и Буше,
Причудливый век превращений…
В сыром полумраке зеленых аллей
Скользят грациозные тени…
Чуть слышно атласные платья шуршат…
Со шпагой, изящен и ловок,
Идет кавалер – и мутятся ряды
Напудренных белых головок…
Проносится легкий, кокетливый смех
По дальним извивам дорожки…
По мраморным плитам широких террас
Скользят чьи-то белые ножки…
О, бедные ножки прекрасных принцесс,
Ласкавшие старые плиты!
Давно уж великой народной волной
Вы сломаны, стерты и смыты…

Другая эпоха – другой колорит:
Суровый, как бронзы Гиберти.
Ряды кипарисов и синих олив –
Печальные символы смерти.
Спокойно и тихо… Фундаменты стен.
Всё срыто, разрушено, голо…
И только горячее солнце палит
Цветные мозаики пола…