Эдуард Асадов - Когда стихи улыбаются

— Мало материала?! Да ти знаешь или нэт, что она имэла с ним связь?!

Оказывается, муж был в курсе дела и тоже жаждал прессы.

Чагин сказал ему:

— Но какой же это, простите, материал? Это ерунда на постном масле.

Кавказец рассвирепел:

— Ерунда? Хорошенькая ерунда! В комнату к сэбе звать можно, раздэват женщину можно, а пэчатат нэльзя?

Чагин удивился и попытался втолковать ему, что такая публикация ему как мужу невыгодна абсолютно.

На это муж с коварной улыбкой ответил:

— А зачэм писать, что она жила с ним! Ти пиши так, что он ее лубил, а она лубила мужа, и напэчатай мою фамилию и имя. (Тщеславие, очевидно, раздирало его еще больше, чем его пылкую супругу.) Если так напэчатаешь, палучится как трагэдия! Ну и гонорар тожэ заплатишь!

Чагин долго уговаривал и успокаивал расходившегося супруга.

Но когда через несколько дней к нему явилась еще одна женщина с подобными же "мемуарами", то он вообще перестал их принимать. Перестал принимать и сказал, что с него довольно!

29 января 1971 года

На новогоднем банкете по случаю встречи 1971 года жена одного моего товарища, полусмеясь, полусердясь, жаловалась мне на своего благоверного.

— Нет, ты понимаешь, — говорила она мне возбужденно, — как выпьет рюмку коньяку, так и пошел куролесить. Наперебой ухаживает за всеми симпатичными дамами, особенно кто помоложе. Говорю ему: "Угомонись, чудовище! Нехорошо ведь получается, особенно при родной-то жене!" А он ухмыляется и еще "базу" подводит. "Я, — говорит, — художник слова, эстет. Значит, мне необходима красота. Вот я ее и дегустирую. Возвышенно, конечно". Однако эта самая "дегустация", как я уже успела убедиться, я извиняюсь, почему-то выше дамского бюста не подымается.

Тогда я ей говорю:

— Ну что ж. Значит, он не дегустатор, а "ДЕБЮСТАТОР". Это бывает.

Она смешливо взвизгнула и сказала:

— Спасибо! Что верно, то верно! Пойду пригвождать его этим словом!

Июль 1972 г. Переделкино.

Господи! Что делает возраст с человеком. На днях вышел на веранду подышать свежим воздухом. В углу сидел какой-то старичок писатель. До того, видно, старый, что дежурная принесла ему одеяло, чтобы закутать ноги. Хотя днем в Москве стоит сейчас тридцатиградусная жара. Вечером градусов 20, не меньше. И вдруг подходят к нему старушенции, которые гуляли где-то в саду:

— Михал Семеныч! Как вы себя чувствуете? Вы что тут пригорюнились? Вот хочу вас познакомить со своей приятельницей.

Другая кудахчет:

— А нас с Михал Семенычем, мне кажется, знакомить не надо. Он меня и так, наверное, узнал. А, Михал Семеныч?

Михаил Семенович:

— Простите, да нет как-то, не того… Не припоминаю…

— Михал Семеныч! Ну как же вы так можете? И не совестно вам? Ведь я же была вашей любовницей!

Михаил Семенович озадаченно:

— А вы в этом уверены?

— Михал Семеныч! (Старушка обижена и обескуражена.) Ну как же можно забыть такие вещи и тем более вас с кем-то спутать!

Михаил Семенович, приосанившись в плетеном кресле:

— Может быть, все может быть… А вообще-то я, помнится, был молодцом. М-да, молодцом!

Я почувствовал, что сейчас расхохочусь на всю веранду, и тихо смотался. Люди до того уже стали старыми, что и не чувствуют забавности разговора и неловкости даже не испытывают. Об интиме говорят, ну как о какой-то прочитанной книге или фильме…

Позавчера приехал таджикский прозаик Икрами. Вошел в столовую и говорит официантке Вале:

— Куда мнэ сэсть?

— Вот, пожалуйста, — говорит Валя, — тут сидят трое мужчин.

Икрами задумчиво интересуется:

— А нэльзя сэсть, где три женщины?

— Ну вот, если хотите, — указывает Валя, — вон стол, где, видите, даже не три, а четыре женщины. Только они такие молодые, что не очень-то развеселитесь. Ну как, посадить вас туда?

Тот глянул и покорно сказал:

— Нэт, спасибо, Валичка! Лучше сяду где мужчины, а то паслэдний аппетит пропадет.

И еще фраза на лестнице:

— Илья! Илюша! Ой, ну что ты за человек такой, ну остановись же, Илюша! Ты же очки забыл и вот возьми мое вязание! (Изумленно.) Ой, простите, я вас, кажется, спутала с моим мужем!

Он (старым козлиным фальцетом):

— Пожалуйста. Гм, гм… лет десять назад такая путаница могла бы вам дорого обойтись!

Она (фыркнув):

— Боюсь, что десять лет назад вряд ли нужно было вас опасаться. Сказали бы лучше, лет сорок назад!

Он (уже всерьез обиженно):

— Ну, это как сказать!