Сергей Спасский - Земное время

Озера длинное блюдо. Платок
Паруса. Стали вагоны в затылок.
Строят. Отрывистый бьет молоток.
Жарок клокочущий шип лесопилок.
Резкие, серые молнии пил.
Разве не искрами сыпятся стружки?
Я этот воздух непочатый пил
Свежим, как воду, из глиняной кружки.
Прочный дымок повисал бахромой
И расцеплялся. Скользи же, исчезни…
Мысль моя, ты воротилась домой.
Родина. Возникновение песни.
Разве я утро такое искал?
Насыпи. Избы рыбацкого люда.
В трещинах мелкой волны между скал
Озера голубоватое блюдо.

Дорогой мой, вот проходят
Наши гулкие года.
Как на быстром пароходе,
Мы плывем. Шуршит вода.
И, пузырясь пенной кромкой,
Отступает за корму
Все, что молодостью громкой
Предлагалось в дар уму.
Связка пены, горстка пепла…
Друг, да разве все мертво?
В пальцах знающих окрепло
Трепетное мастерство.
Словом избранным и разным
Все измерить, все суметь,
Встретить отзвуком прекрасным
Даже старость, даже смерть.
И приходим мы однажды
К заповеданной версте,
Где томиться должен каждый
О труднейшей простоте,
Чтоб без трещин, без бороздок
Был бы чист изгиб строки,
Чтобы мысль входила в воздух,
Как журчание реки.
…И чтоб кто-то вспомнил фразу,
Умирая на войне,
Ту, что выкормил мой разум
В напряженной тишине.

Так, значит, упорным историком
Я с возрастом стал. Вот тетрадь,
С которой по домикам, дворикам
Спешу, как в мешок, собирать
Лом утвари ветхой, образчики
Тряпья, неподметенный прах.
И сыплют вразброд мне рассказчики
Слова об истлевших годах,
Соря, будто пеплом, и путая,
Топчась на задворках былья,
В погоне за главной минутою,
Какую затребовал я.
И вдруг сквозь признания бедные,
Записок пласты вороша,
Дохнет революций победная,
Не знавшая страха душа.
И сразу все поле прополото,
И тотчас промыто стекло,
И в руки крупинками золото
С единственным блеском легло.
Так под раскаленною лавою
Борьбы я бродил не извне
Выносливой Нарвской заставою,
Карабкался по крутизне
Времен. И казались бассейнами,
Наполненными кипятком,
Цеха, что зовутся литейными.
Я стал с их природой знаком.
И мне отзывались прокатные,
Мне кузниц шипела заря,
Со мною здоровались знатные
Путиловские токаря.
И снова не прихоти вымысла
Ловлю, наклоняясь из окна,
Но все, что страна моя вынесла,
Чтоб стать тем, чем станет она.
И каждая станция книгою
Раскрыта. Сойти и прочесть.
Я залежи прошлого двигаю,
Чтоб помнить грядущего честь.

Этот выбор решается с детства,
Это прежде, чем к жизни привык,
Раньше памяти. Это — как средство
Распрямлять неудобный язык.
Прежде чем неудобное зренье
Начертания букв разберет,
Непонятное стихотворенье
Жмется в слух, забивается в рот.
На губах, словно хлебная мякоть,
Заглотнется в гортань, как вода.
С ним расти. И влюбляться. С ним плакать.
С ним гостить на земле. Навсегда.
С ним ощупываются границы
Мирозданий. С ним бродят в бреду,
И оно не в страницах хранится,
А как дождь упадает в саду.
Будто сам написал его, лучших
Слов, взрослея, скопить не сумел,
Чем разлив этих гласных плывучих,
Блеск согласных, как соль и как мел.
Да, мы рушим. Да, строить из бревен.
Бывший век задремал и притих.
Да, все внове. Но с временем вровень
Дружен с воздухом пушкинский стих.
И его придыханьем отметим
Рост утрат, накопленье удач,
И вручим его запросто детям,
Как вручают летающий мяч.
И под старость, как верную лампу
Я поставлю его на столе,
Чтоб осмыслить в сиянии ямба
Всю работу свою на земле.

Я был их тенью. Я разведчиком
За ними крался. Я на цыпочках
Следил, их пеплом руки выпачкав.
Я был их братом опрометчивым,
Беспечным? — Может. Но без паники
Я принимал их поручения.
Я, как слепой, учился чтению
На ощупь, привыкал к механике
Выносливого отречения.
Я был им верен всей чрезмерностью
Воображения, всей музыкой,
Во мне гостящей, всей нагрузкой
Правдивости, был верен верностью
Неущербленной и без трещины,
Как будто накаленной добела.
Одна судьба над нами пробила,
Одни над нами ветры скрещены.
Клянусь! Ни завистью, ни ревностью
Я не пятнал их лики грозные.
Я был их пыльной повседневностью,
Побед многоголосой бронзою.
И вровень, по-мужски, упрямою
Походкою, по праву опыта
Вхожу в грядущее, в то самое,
Которое и мною добыто.