Василий Пушкин - Поэты 1790–1810-х годов

Остановлюсь ли тамо ныне
Близ Темесварских страшных стен,
Где в окровавленной долине
Австриец лег, Луной сражен,
Где мыл он кровью в ужас света
Победные стопы Ахмета! [52] При конце семнадцатого века австрийцы в том месте были турками разбиты. Сие происходило 1669 года.

Ужели томна тень Назона
Ту музу совратит с гробов,
Что с воплем горестного стона
Спустя осьмнадесять веков
Оплакать рок его дерзает,
Там, где он в персти исчезает? [53] Весьма достоверно, что Овидий погребен в сей стороне; ибо Темесвар есть тот самый древний Томитанский город, о коем он так часто упоминает в элегиях своих.

Нет, — тень любезна, тень несчастна!
Не возмущу твоих костей;
Моя Камена тихогласна;
Пусть по тоске и мраке дней
Они с покоем сладким, чистым
Почиют под холмом дернистым!

Ужасны были Томски стены
Сии Назоновым очам!
Всё тихо; взоры заблужденны
Среди пустынь окрестных там
Искали долго и прилежно
Того, кто пел любовь толь нежно.

Передо мной то вяз нагбенный,
То осокорь, то ильм густой
Вздымалися уединенны
И осеняли брег речной.
Тогда впадал я неприметно
В различны мысли опрометно.

«Всесильный! — так тогда я мыслил, —
Какой в сем мире оборот?
Кто древле в вображеньи числил,
Чтоб спел когда ума здесь плод?
Здесь жили геты, здесь те даки,
Что члись за страшные призра́ки.

Рим гордый с Грецией не мыслил
В дни славы, мудрости, побед,
Чтоб те долины, кои числил
Жилищем варварства и бед,
Своих злодеев заточеньем,
Отозвались парнасским пеньем.

Не мыслил, чтобы мужи грозны
Ума хоть искру крыли здесь;
Чтоб пели здесь Эоны поздны;
Чтоб чуждые потомки днесь
Назона в арфе прославляли
И слезны дни благословляли.

О горда древность! — ты ль забыла,
Какие чувства и права
Сама ты в дни Орфея чтила?
Поныне камни иль древа
В твоих бы жителях мы зрели,
Когда б их музы не согрели.

Ты ль в шумной пышности забыла,
Что в Ромуловы времена
Людей железных воздоила,
Что дики в чувствах племена
И грубых хищников станицы
От поздной взяли свет денницы.

Япетов сын [54] Прометей. во мрачность века
Не из скудели ли сырой
Сложил чудесно человека?
Ифест не из руды ль земной?
Девкалион влагал жизнь в камень,
Орфей в дубравы духа пламень.

Не славьтеся, Афины с Римом,
Что вам одним лучи даны,
Другие ж в мраке непрозримом!
И здесь, — и здесь возрождены
Свои Орфеи, Амфионы,
Энеи, Нумы, Сципионы.

Все те сарматы, геты, даки,
Что члись за каменны главы,
Сквозь тьму времен, сквозь нощи мраки
Такой же блеск дают, как вы;
Такие ж ныне здесь Афины;
Такие ж восстают Квирины.

Почто вы хвалитесь в гордыне,
Коль ваши чада суть рабы,
Коль ваши странны внуки ныне
Лишь данники срацин — рабов судьбы?
Цари вселенной напыщенны
Во узах — ныне искаженны.

Как? — разве тем вы возгремели
И отличились много крат,
Что гениев губить умели?
Пророк афинский, — ты, Сократ!
Ты, Туллий! — ты, Назон! — проснитесь,
За рвенье музы поручитесь!»

Так я беседовал, унылый;
Тогда был вечер; и, спустясь,
Роса легла на холм могилы;
Роса слезилася ложась;
Над холмом облако дебело
Во злате пурпурном висело.

Вдруг глыбы потряслись могильны
И ров зевнул со тьмой своей;
Крутится сгибами столп пыльный;
Внутри я слышу стук костей;
Кто в виде дыма там? — немею,
Я трепещу, — дышать не смею…

Тень восстает, — всё вкруг спокойно,
И кажда кость во мне дрожит;
Еще туманяся бесплодно,
Слеза в глазах ее висит,
Что в дол изгнания катилась,
В печальных дактилях струилась.

Из уст еще шумит вздох милый,
Что воздымал дотоле грудь;
Я слышу тот же глас унылый,
Что в песнях и поныне чуть;
Но слезы — лишь туман кручинный;
А вздох и глас — лишь шум пустынный.

Тут тень гласит, как звук вод некий
Иль шум тополовых листов:
«Чей глас, — чей глас, что в поздны веки
Стремится с бугских берегов [55] Сии стихи сочинены во время бытности в Николаеве. ,
Чтобы вздохнуть над сею перстью
И ублажить плачевной честью?»