Василий Пушкин - Поэты 1790–1810-х годов

Любезный друг! — ты лишь уснешь.
Когда же парки уважают
Тобой боготворимых муз
И ножниц острие смягчают,
Да не прервется наш союз, —
Тогда скажу я, восхищенный:
«О Феб, Латоною рожденный!
Еще дай новых нам годов,
Да мы продлим дни в дружбе нежной,
Доколе век наш безмятежный
Не осребрит на нас власов!»

Я зрю мечту, — трепещет лира;
Я зрю из гроба естества
Исшедшу тень усопша мира,
Низверженну от божества.

Она, во вретище облекшись,
Главу свою обвивши мхом
И лактем на сосуд облегшись,
Сидит на тростнике сухом.

О древних царствах вспоминая,
Пускает стон и слезный ток
И предвещает, воздыхая,
Грядущу роду грозный рок.

Она рекла: «Куда сокрылся
Гигантов богомерзкий сонм,
Который дерзостно стремился
Вступить сквозь тучи в божий дом?

Куда их горы те пропали,
Которы ставя на горах,
Они град божий осаждали?
Они распались, стали прах.

Почто из молнии зловредной,
Как вихрь бурлив, удар летит
В средину колыбели бедной,
Где лишь рожденный мир лежит?

Ужели звезды потрясаяй
Лиет млеко одной рукой,
Другою, тучи подавляя,
Перуном плод пронзает свой?

Увы! — о племена строптивы!
Забыв, кто мещет в бурях град
И с грозным громом дождь шумливый,
Блуждали в мыслях вы стократ!

Блуждали, — и в сию минуту
Отверз он в гневе небеса
И, возбудив стихию люту,
Скрыл в бездне горы, дол, леса.

Тогда вторая смесь сразилась,
Вторый хаос вещей воззван;
Вселенна в море погрузилась;
Везде был токмо Океан.

Супруг Фетиды среброногой,
Нахмурив свой лазерный взор,
Подъял вод царство дланью строгой
Превыше Араратских гор.

Тогда тьмы рыб в древах висели,
Где черный вран кричал в гнезде,
И страшно буры львы ревели,
Носясь в незнаемой воде.

Супруги бледны безнадежно
Объемлются на ложе вод;
С волнами борются — но тщетно…
А тамо — на холме — их плод…

Вотще млечно́й он влаги просит;
Свирепая волна бежит —
Врывается в гортань — уносит —
Иль о хребет, — рванув, дробит.

Четыредесять дней скрывались
Целленины лучи в дождях;
Двукратно сребряны смыкались
Ее рога во облаках.

Одна невинность удержала
В свое спасенье сильну длань,
Что бурны сонмы вод вливала
В горящу злостию гортань.

Хотя десницею багряной
Отец богов перун метал
И, блеск и треск по тверди рдяной
Простерши, небо распалял;

Хоть мира ось была нагбенна,
Хотя из туч слетала смерть, —
Невинность будет ли смятенна,
Когда с землей мятется твердь?

Ковчег ее, в зыбях носяся,
Единый мир от волн спасал;
А над другим, в волнах смеяся,
Пени́сту бездну рассекал.

Не грозен молний луч отвесных,
Ни вал, ни стромких скал край, —
Сам вечный кормчий сфер небесных
Был кормчим зыблемой ладьи.

Меж тем как твари потреблялись,
Явился в чистоте эфир,
Лучи сквозь дождь в дугу соткались,
Ирида вышла, — с нею мир.

О Пирра! пой хвалу седящу
На скате мирной сей дуги!
Лобзай всесильну длань, держащу
Упругие бразды стихий!

Но о Ириды дщерь блаженна!
Страшуся о твоих сынах!
Их плоть умрет, огнем сожженна,
Как прежде плоть моя в волнах.

Когда смятется в горнем мире
Пламенно-струйный Океан,
Смятутся сферы во эфире,
Со всех огнем пылая стран.

Пирой, Флегон, маша крылами
И мчась меж страждущих планет,
Дохнут в них пылкими устами,
Зажгут всю твердь, — зажгут весь свет.

Там горы, яко воск, растают
От хищного лица огня,
Там мрачны бездны возрыда́ют,
Там жупел будет ржать стеня.

Не будет Цинфий неизменный
Хвалиться юностью своей,
Ни Пан цевницей седьмичленной,
Ни Флора блеском вешних дней.

Крылатые Фемиды дщери
Взлетят к отцу в урочный час,
Небесные отверзнут двери, —
Отверзнут их в последний раз.

Лишь глас трубы громо-рожденной
С полнощи грянет в дальний юг:
Язык умолкнет изумленный,
Умолкнет слава мира вдруг.