Василий Пушкин - Поэты 1790–1810-х годов

Поспешно прелетим к богатству слова россов,
Услышим, как гремит витийством Ломоносов:
Он в слове сем открыл неистощимый клад,
Мальгерба превзошел и с Пиндаром стал в ряд, —
Колико в нем стихов, толико нам уроков.
Услышим, как поет обильный Сумароков,
Как дышит нежностью, пленяет простотой,
Как важен звучностью, приятен остротой.
Венец Горация присудим Кантемиру.
Вострубим похвалу российскому Омиру,
Он первый поприще труднейшее претек
И пением своим продлил России век.
Прочтем Державина парящи к небу оды
И тем совместные, какими в вечны роды
Пред светом хвалится и Греция и Рим;
Восторг и чудеса мы чувствуем и зрим,
Восхитясь, воспылав его чудесным даром,
Начнем сей дар хвалить с веселием и жаром.
Потом у нас в кругу пусть славится Княжнин,
Идущий по пути, которым тек Расин;
Софокла Галлии искусный подражатель,
Пороков общества забавный порицатель,
Он тем уже снискал немолчной славы слух,
Что мог изобразить великий росса дух.
И ты, играющий и мыслями и слогом,
От нас приимешь лавр, сердечных чувств залогом,
Писатель Душеньки! второй Анакреон,
Певцам веселия достойный дать закон;
Ты вечно в лике их пребудешь величайший.
Найдется ли где мед, стихов твоих сладчайший?
Где столько нежностей для сердца и ума,
Которых не нашла и Сафо бы сама?
Где, где мечтание толь быстро и шутливо?
Но жаль, чрезмерно жаль — коль молвить справедливо, —
Что баснословие, сей вечный смертных стыд,
Имеет у тебя прелестный, смелый вид;
Лишь истина красна, лишь истина любезна,
И баснь язычников для верных достослезна.

Потом начнем судить, пристрастия отстав,
Как складным делать слог, — и примем за устав
Обычаю отнюдь не покоряться духом,
Но искушать слова и разумом и слухом:
Вернее в дни сии держаться старины;
Хоть можно иногда, без смертный вины,
Легохонько сметать пыль с древности языка.
Беды в сем деле нет — да в том беда велика,
Что мы, сметая пыль, сдираем красоту
И любим без ума чужую нищету,
Презрев несметные отцов своих богатства.
Погрешности певцам простим за их изрядства.
Как смертный человек быть может совершен?
Кто чужд погрешностей? Кто слабостей лишен?
И солнце иногда оскудевает в свете.
Не станем разбирать по действу, по примете
Все свойства добрыя и злобныя души;
Положим, будто бы все люди хороши.
Заметим только то из нравственной науки,
Что в дольнем мире сем, в дому утех и скуки,
Ни злато, ни сребро, ни светлые кремни —
Лишь добродетели счастливят нас одни;
Что лучше дни влачить в углу неосвещенном,
Чем жить с неправдою в чертоге позлащенном;
Что тот из нас блажен, кто ближним чужд вреда,
В ком совесть бодрствует и девствует всегда.
Приятной речию забавяся доселе,
Начнем совещавать о главном нашем деле:
Как в юные сердца страх божий насаждать
И тем на них привлечь небесну благодать,
И тою предварить душевны недостатки;
Чтоб дети нежные, самих себя начатки,
Невинностью цвели под дланию царя.
Душой к творцу, к царю, к отечеству горя,
Возвысясь, возмужав, став смелы исполины,
Дерзали с силою на брань поверьх пучины;
Чтоб в них восстали вновь для гибели врагов
Апраксин, Головин, Орлов и Чичагов
И выше вознесли Россию над вселенной.
Нетрудно нам достичь сей цели вожделенной,
Потщимся только вслед старейшинам своим,
Сынам отечества и мудрым и благим,
Россию любящим и ей самой любезным;
Ко всякому добру, ко всем трудам полезным
Примером собственным предводят нас они.
О небо! увенчай блаженством все их дни.
В конец же наших слов, друзья! прошу усердно
Тому хваление воздать нелицемерно,
Кто, песнь мою почтив хвалением своим,
У трона теплым был предстателем моим:
Живи средь радостей, друг мудрости и чтитель!
Светильника ее на севере блюститель,
Умеющий ценить различный лирный звук,
Искусный расширять в России свет наук,
Горящий водворить в ее градах и селах,
Во всех ее странах, во всех ее пределах
Достойно росских чад сияние ума,
Чтоб всякая везде пред ним исчезла тьма,
Чтоб россам первенство отдали все народы.
Успехом веселись — промчится в поздны роды
О подвиге твоем отрадный смертным клик.
Так дружбой усладясь, друзей и братий лик,
Так время искупив — и вечер зимний, длинный,
Согрев и сократив беседою невинной,
Едва над башнями преполовится ночь,
Мы станем вечерять, отгнав излишность прочь,
И пищу, данную от благости превечной,
Приимем в радости и простоте сердечной.
Не станем в ней искать телесной толстоты;
Сия парящий ум лишает быстроты:
Чем толще человек, тем бренности в нем боле.
Пусть каждый досыта и ест и пьет по воле,
Нисколько не чинясь, как дома у себя.
Воздержностью дыша, подобных нам любя,
Жалеть не преминем о тех трапезах тучных,
Где жадность восседит под шумом ликов звучных,
С отверстой челюстью, с бесстыднейшим челом,
Деревни целые глотает за столом;
Где детищи ее, от шумства громки, смелы,
Во цвете юности от неги престарелы,
Бросают, пресытясь, на яствы алчный взгляд,
И пьют, и льют в себя шампанский острый яд,
Спешат быть жертвами обжирства и опийства,
Сего сугубого самих себя убийства.
Но мы, друзья! не так. — Везде, во всякий час,
Да будет трезвая умеренность при нас,
Источник здравия, от немощей ограда.
Мы, пищей укрепясь и силой винограда,
И умудрив умы, возвеселив сердца,
Щедроты восхвалив небесного отца
И милости его для нас неизреченны,
Довольные собой, друг другом восхищенны,
Разыдемся вкушать приятну сладость сна,
И в души к нам с небес прольется тишина.