Евгений Абросимов - Стихи остаются в строю

И ты, река, родная мне, как Волга,
Как половецкий Днепр, петровская Нева,
Твоя под снегом дремлет синева…
Хотел бы я остаться тут надолго, —
Тут, как степной ковыль, былинная трава,
Вся бурая, дрожит на косогоре,
И галька сыплется со снегом пополам,
И пыль морозная дымится по холмам…

О русская краса! На всем земном просторе
Милей всего, всего желанней нам
Затейница в недорогом уборе,
Подруга верная и в радости и в горе.
И кто с тобой не весел и не боек,
Кто в деле не удал и в горести не стоек?

Или не знали наши небеса
И косарей на зорьке голоса,
И глухари заливистые троек,
И строгие леса заветных наших строек,
И наших заповедников леса.

Мы с тобой родные братья,
Я — рабочий, ты — мужик,
Наши крепкие объятья —
Смерть и гибель для владык.
Я кую, ты пашешь поле,
Оба мы трудом живем,
Оба рвемся к светлой воле,
С бою каждый шаг берем.
Я сверлю земные недра,
Добываю сталь и медь.
Награжу тебя я щедро
За твои труды и снедь.
Наши руки мощью дышат,
Наши груди крепче лат,
Наши очи местью пышут,
Постоим за брата брат.
Мы с тобой родные братья,
Я — рабочий, ты — мужик,
Наши крепкие объятья —
Смерть и гибель для владык.

Когда заиграют походные горны —
Предвестники грозных атак,
Глубокою ночью, тревожной и черной,
Коня оседлает казак.

Эгей, эй!..
Коня оседлает казак.

Товарищ потуже подтянет подпругу,
Серебряной саблей звеня.
Сначала казак поцелует подругу,
Потом приголубит коня.

Эгей, эй!..
Потом приголубит коня.

И низко пройдут облака над станицей,
И соком нальются плоды.
— Казак, дай коню вороному напиться
Речной и студеной воды!

Эгей, эй!..
Речной и студеной воды!

По дальнему шляху он звякнет подковой,
Стальные рванет мундштуки.
И Тихому Дону поклонятся снова
Родные орлы-казаки.

Эгей, эй!..
Родные орлы-казаки.

И низко пройдут облака над станицей,
И трубы сильней зазвучат, —
Донцов на защиту советской границы
Горячие кони помчат.

Эгей, эй!..
Горячие кони помчат.

Мальчишка был убит в Иркутске.
Ему семнадцать лет всего.
Как жемчуга на чистом блюдце,
Блестели зубы
У него.

Над ним неделю измывался
Японский офицер в тюрьме,
А он все время улыбался:
Мол, «ничего не понимэ».

К нему водили мать из дому.
Водили раз,
Водили пять.
А он: — Мы вовсе незнакомы!.. —
И улыбается опять.

Ему японская «микада»
Грозит, кричит: — Признайся сам!.. —
И били мальчика прикладом
По знаменитым жемчугам.

Но комсомольцы
На допросе
Не трусят
И не говорят.
Недаром красный орден носят
Они пятнадцать лет подряд.

…Когда смолкает город сонный
И на дела выходит вор,
В одной рубашке и в кальсонах
Его внесли в тюремный двор.

Но коммунисты
На расстреле
Не опускают в землю глаз!
Недаром люди песни пели
И детям говорят про нас.

И он погиб, судьбу приемля,
Как подобает молодым:
Лицом вперед,
Обнявши землю,
Которой мы не отдадим!

Когда, упав на поле боя —
И не в стихах, а наяву, —
Я вдруг увидел над собою
Живого взгляда синеву,

Когда склонилась надо мною
Страданья моего сестра, —
Боль сразу стала не такою:
Не так сильна, не так остра.

Меня как будто оросили
Живой и мертвою водой,
Как будто надо мной Россия
Склонилась русой головой!..

Полей предвечерняя небыль,
Похода раз меренный шаг;
Пыля, пробирается в небо
Войны бесконечный большак.

Белеет старинная церковь
Над тихой и мирной рекой,
На куполе медленно меркнет
Степного заката покой.

Но с мирной природою в споре,
Как грозного времени тень,
Чернеет народное горе
Спаленных войной деревень.

Чернеет и оправа и слева…
И слышно, как там, впереди,
Огонь орудийного гнева
Гудит у России в груди!