Андрей Дементьев - Утро начинается с любви

Только он предугадал.

Потому что был провидцем.

Потому что мог влюбиться,

Жизнь поставив под удар.

Когда ко мне приходит юность,

чтоб встреча та была легка,

предпочитаю с нею юмор

взамен учебного пайка.

И, мельком вспомнив Песталоцци,

на миг приму серьезный вид.

А юность весело смеется,

и шумно спорит, и острит.

И ей легко на самом деле

со мною говорить про жизнь

и поносить пристрастье к деньгам,

пока они не завелись.

И пироги с капустой лопать,

и слушать искренность мою,

не зная, что житейский опыт

я им вовсю передаю.

И просто радоваться встрече,

тому, что встреча так добра…

И никаких противоречий

всю ночь, до самого утра.

В березовой роще стряслась беда:

галчонок выпорхнул из гнезда.

А был еще он и слаб и мал,

ему для полетов не вышел срок.

Он черным камнем в траву упал

и как ни бился – взлететь не мог.

Не пропадать же галчонку здесь!

Пришлось мне с ним на березу лезть.

Я кладу летуна обратно

осторожной рукой.

Возвращаю галчатам брата,

возвращаю гнезду покой.

Мать приносит галчонку пищу.

Стих над рощею птичий грай…

– Подрасти-ка сперва, дружище,

подрасти, а потом порхай.

Господь одарил Мандельштама

Талантом влиять на слова,

Чтоб добрые млели от шарма,

А злые теряли права.

Он ставил слова эти рядом.

Местами менял, колдовал.

А код, что в метафорах спрятан,

Ему целый мир открывал.

Но он обжигался при этом

Невидимым тайным огнем.

И чувствовал тень от предмета,

И музыку, жившую в нем.

Господь одарил Мандельштама

Талантом предчувствовать речь,

Где даже нежданная драма

Старалась надежду сберечь.

Но все нам начертано свыше:

Нельзя было в ужасах тех

Остаться поэтом и выжить,

Быть честным и верить в успех.

И рушился мир Мандельштама

Сквозь боль и растерянный взгляд…

А строки, как метки от шрама,

С тех пор в наших душах болят.

Отцы, не оставляйте сыновей,

Не унижайте их подарком к дате…

Все можно изменить в судьбе своей,

Но только сыновей не покидайте.

Пока малы – за них в ответе мать —

От первых слез и до вечерней сказки.

Но как потом им будет не хватать

Мужской поддержки

И отцовской ласки.

Им непременно надо подражать

Своим отцам… На то они и дети.

Родную руку молча подержать.

Уйти с отцом рыбачить на рассвете.

Обида вас настигнет иль любовь, —

Не уходите… Вы им всех дороже.

Ведь в жилах сыновей отцова кровь.

И заменить ее уже никто не сможет.

Я давно в эту тишь влюблен,

в эту добрую красоту…

Лес – зеленый мой перезвон, —

где еще я такой найду.

Прямодушен ты, без затей.

Если вдруг заплутал грибник,

ты его добротой своей

к солнцу выведешь напрямик.

Если буря застанет вдруг

на пути грибника того, —

сколько дружеских мягких рук

от дождя сберегут его.

Как тогда хорошо прильнуть

головой к твоему плечу…

Лес мой, лес…

Я хоть чем-нибудь

на тебя походить хочу.

Зимний пир – такой в лесу обычай —

собирает много птичьих стай.

И плывет по лесу гомон птичий,

словно за столом звенит хрусталь.

Собирая корм, синицы скачут.

На снегу расселись снегири,

будто это расстелили скатерть,

вышитую пламенем зари.

Через сук салфетку перекинув,

над гостями клонится дубок.

Набросали птицы под осину

кучу вилок – отпечатки ног.

Щедрый вечер им на третье подал

с медом рог…

Ты только посмотри:

раскраснелись, словно от работы,

сытые смешные снегири.

И в густую хвою песни спрятав,

засыпают птицы на суках…

А внизу стоят, как поварята,

пни в огромных белых колпаках.

Каждый день хожу я на свиданья

со своей печалью и судьбой.

Каждый день встречаюсь с поездами,

что спешат, быть может, за тобой.

Поезда не часто здесь бывают,

и не долго их горят огни.

Постоят минуту, повздыхают,

будто мне сочувствуют они.

И опять уносятся куда-то,

рельсами, как струнами, звеня…

Опускает руку виновато

семафор, похожий на меня.

Ну а где-то в городе далеком,

где гудки их слышны по утрам,