Елена Черская - Свидетельство того, что я была…

Телефонный звонок.
Полчаса, чтоб собраться.
Кофеёчку глоток.
Выхожу прогуляться.
Отворяется дверь.
На сиденье вспорхнула.
Начинается день.
По дороге уснула.
Разбудили, не спать.
Цвет пронзительно сочен.
Сыроежки искать
Это здорово очень.
Разлеглась на траве.
Сосны кроны качают.
В голубой тишине
Дятел где-то долбает.
Потянуло дымком.
Шашлычком угощают.
Чашки стройным рядком.
Тамада разливает.
И струну теребя,
Затянули куплеты.
Я запомню тебя,
Окончание лета…

Мы путь, отмеренный, давай пройдем достойно,
не потеряв себя, не принеся другим беды.
Мы никому с тобой не станем делать больно.
Поступки совершим продуманно, без суеты…
Не ограничивая собственной свободы,
мы ни на чью и никогда не посягнем.
И если наша радость для других оковы,
мы без обид, тихонечко уйдем…

Полночное кафе, туман, тоскует саксофон,
сплетаются две тени на стене, ладонь в ладонь,
лоскутиками сон… из-за распахнутых окон
вплывает ночь, нас только двое в зале и огонь
меж нами…
мелодию выводит саксофон,
кофейный аромат, дым сигарет…
его здесь нет, наш танец только сон,
как он знаком… тоской ушедших лет…
всего лишь сон,
и длится он,
пока вполголоса тоскует саксофон…

Десять дней до голгофы, до суда, до черты…
за которой одна лишь ненужная пустошь.
Десять дней до костра… как стучат топоры,
подбивая костяшками нужность-ненужность…

Десять дней до голгофы, до черты, до суда…
где-то скачет гонец с высочайшим указом.
Десять дней… и палач не оставит следа
от когда-то счастливо-смешной черноглазой.

Десять дней до костра, уже съехались гости…
где-то скачет гонец с высочайшим указом.
Наблюдающий сверху, бросай свои кости,
вдруг успеет юнец со спасительной фразой…

Горит костер, от факела дрова
зажглись беспечно, весело и дружно.
Горит костер… зачем теперь слова
я на огонь взираю равнодушно.
Не изменить уже, не доказать,
не подарить, не стать, не оказаться,
не отмотать… и заново не снять…
другие руки будут прикасаться.
Горит костер, уходит с дымом жизнь,
так незаметно, тихо улетает…
слез нет, лишь голову кружит,
и воздуха немного не хватает.

Горит костер… окончена игра,
все ближе подбирается искра…

Тихо капли царапают блюз по стеклу,
я пишу тебе стих на серебряном саксе.
Посмотри, погружается город во мглу,
растекается ночь фиолетовой кляксой.
Ливень шторит окно, закрывая от глаз,
посторонних, ненужных, заведомо чуждых,
ветер тоже грустит… и звучит парафраз,
я зачем-то пишу, но слова нам без нужды.
Вся вселенная здесь, мы забыты в раю,
опускается ночь, и не важно, что хмуро.
Сакс тоскливо выводит святое… люблю…
время, нас позабыв, мирно в кресле уснуло…

тихо капли царапают блюз по стеклу…

Необходимо…
любить, влюбляться, доходить до ручки…
Неоспоримо.
И быть всегда вот этакой-то штучкой.
Невозмутимо,
будто не устала, идти по жизни
непобедимой.
Не помнить то, что оказалось лишним…
Нетерпеливо
встречать рассвет и быть счастливой!
Недопустимо!
Брести тоскливым пилигримом!…

Мысли в небе словно звездочки,
разбредутся и размножатся…
Может быть, иголки колкие в строчки ласковые сложатся,
может быть, забьется глупое, комы сбросив путы лишние.
И на выдохе наивное… жить хочу… пока чуть слышное…
Может в срок часы размеренно отсчитают, что положено,
и развеет пылью пыльною все, что некогда тревожило.
И развеет и забудется… жить хочу… почти уверенно…
и витают в небе звездочки, и стучат часы размеренно.

Брошены горошины по траве некошеной.
По траве некошеной, снегом запорошены…
Снегом запорошены, сорваны да брошены.
Сорваны да брошены ягоды-горошины…
Ягоды-горошины, сверху льдинок крошево.
Сверху льдинок крошево, все мы ждем хорошего…
Все мы ждем хорошего, где оно заброшено?
Где оно заброшено… что-то перекошено…
Что-то перекошено… сорваны да брошены,…
Сорваны да брошены ягоды-горошины…