Array Антология - Певчий ангел

С бессмертием играешь в прятки,
кропя во времени свой путь,
и все надеешься бесплатно
в глаза горгоне заглянуть?

Но платой – суд! Пытливый, тонкий,
усерден и неумолим,
что учинят, любя, потомки
над изваянием твоим.

К чему тебе чужие слезы,
терзанья грешников, святош,
что почивают мирно в Бозе.
И ты когда-нибудь умрешь,
оставив горстку песнопений
тому, грядущему… Тому,
кто сам – новоявле́нный гений —
восславит виршами луну,
проводит грустным оком стаю,
любви трагический финал
и лет закат, и карнавал.
Споет, как мир еще не знал,
все то, что я теперь листаю.
И задаю вопрос – к чему?..
Молчи. Услышишь тишину.

Ревнивец милый, хлопотливый клён,
полой еще шумящей летом робы
укрой меня, на страже испокон,
от сентябрей, случайных и недобрых.

Вот-вот октябрь – пришлый мокровей —
сорвет зеленый плащ, оставив немо
тебе чернеть ноябрьской готикой ветвей
на ясном и сыром картоне неба.

Но ты не ведаешь пока, что обречен
на небыль декабря порой смурною.
За нас двоих борьбою страстно увлечен
мой рыцарь-клён с грядущею зимою.

Пока живу, мороз и зной
меня обходят стороной.
Судьба щадит мое лицо,
не оставляет ни рубцов
потери близких, ни теней
глазниц голодных. Я бедней
почти любой моих подруг,
но я богаче всех вокруг.
И не балуется огонь
моею пяткою нагой.
Давно затвержен мой урок.
Что проку в жизни? Что есть прок?
Кому спасибо прокричать
за пенье птиц и плеск ручья,
За долю матери, жены,
за неизведанность войны.
За то, что сон по-детски тих…
И за бессильный этот стих.

Когда среди небес угрюмых за́вес
блуждает взор – и жадный, и немой —
самоубийцы, мрачно улыбаясь,
последней тайной делятся со мной.
Ты знать хотела, что нас убивает?..
До смерти ли на гребне бытия.
До жизни ли, когда ослабевает,
скудеет вдохновенная струя,
когда смолкает ветер за плечами,
когда пустой страницей замолчишь,
когда височным выстрелом встречает
источника иссушенная тишь.

Разбилась темнота
на рока рокотанье
и всполохи кнута.
За окнами метанье,

всплеснул ветвями клен,
волнуется, хлопочет.
Землей укоренен,
смириться он не хочет.

Туда, на зов, к Тому,
чьи камни, души, птицы…
Откуда никому
уже не возвратиться.

И кожи патина и вечер подглазий
скрывали от зеркала, и не раз,
шутную коммуну моих ипостасей,
теснящуюся за оправою глаз.

Льняная рубаха и ванна в дорогу —
вернуться ль когда-нибудь мне сюда?
Сегодня меня пригласили к порогу
воронки в зияющее никуда…

Пусть суждено тебе иссякнуть телом
и сгинуть тихо где-то там, в Париже.
Но духу не очерчены пределы,
расставшемуся с прахом неподвижным.

Он в воздухе российском растворится
над мостовой качнувшейся Арбата,
в стекле московских окон отразится
закатным блеском матовым булата.

Ни бельмондо,
любимцем публики недавним,
ни марксом, ни онасисом ты не был.
Поэтам не нужны надгробий камни.
Пусть шариками голубеет небо!

Времен пробраться теменью густою
по лесенкам поэмы без героя ,
взойти к Вам, Анна, гостьей без лица,
где Вы одна пред рамою пустою,
глаза прикрыв видений пеленою,
в сиянии царицына венца…

Ужель Вам не сказать ни слова больше?
Наложит время, что пространства толще,
обет молчанья, строг и нарочит.
Пробиться через все травой проросшей,
пусть голос Ваш, давным-давно умолкший,
в устах моих покорных прозвучит.

Негромкий, словно звездами отточен,
продолжится он рифмами отточий.
Но я, поверьте, все слова пойму.
Который год меня желанье точит
отправить Вам мои стило и почерк,
и руку, приучённую письму.

Одна секунда встречи… Здравый опыт
нудит, что пролегают наши тропы
во всех, за исключением одной.
Оставим, Анна, бездны темный ропот.
Да будет стих наш колоколом пробит
над нашей исстрадавшейся землей.