Александр Холин - Недостроенный храм

Тень моя занавеской в окне
колыхается от ветерка.
Что-то странное чудится мне
там вдали, где луна и тоска.
Где тугие, как мышцы ветров,
волны, сонно жующие тьму.
Богородицы белый покров
прикоснулся к лицу твоему.
А луна – королева зеркал —
отражает тебя в небесах.
Ночь плывет средь базальтовых скал
на пиратских косых парусах.
Вот осколок разбитой луны
покатился по берегу прочь.
И ни звука. Ни плеска волны.
Только ночь, бесконечная ночь.

Парчовые тонкие нити слепого дождя мельтешат
над городом странных событий. И я, проходя наугад
по скверам, аллеям, бульварам, – по самым нестранным местам —
почувствовал: странным и старым я стал в этом городе сам.
Такой же, как все, суетливый, бегу, догоняю, спешу —
Огромный! Свободный! Счастливый! – дышу, сочиняю, пишу.
А в городе странном и старом лишь странные мысли живут,
и что ты ни сделаешь – даром твой скорбный и праведный труд.
И что ты ни скажешь – впустую, где всякий безмолвием свят.
Распяли поэта – ликуют, а умер палач – голосят.
Парчовые тонкие нити слепого дождя мельтешат.
Взгляните, прошу вас, взгляните, куда это люди спешат?

В закоулках вьюги
ищем мы друг друга,
а дороги замело да не вьюжей силой.
Жить во дне вчерашнем
нам без Бога страшно,
да и с Богом тяжело, Господи, помилуй!
Если стало больно,
ты скажи – довольно!
И погаснет вьюжий хвост над моей могилой.
Эта истина стара:
между завтра и вчера
рухнул мой хрустальный мост, Господи, помилуй!

Как в зеркала, в распахнутые лужи
глядит октябрь. И я ему внимаю,
что где-то есть не сломанные души,
что где-то есть веселый ветер мая.
С крутых берез осыпавшийся шорох,
и мимолетный взгляд, как свежий ветер.
И сердце снова вспыхнет, словно порох.
Как счастлив тот, кто свято в это верит.
И воскресив оборванную песню,
хочу срывать по рощам позолоту,
и бесконечно падать в поднебесье,
и умереть от радости полета.

Пока ещё на улице свежо,
и нынче ни печали, ни забот.
О, Господи! Как всё же хорошо
встречать Пасхальный утренний восход!
О, Господи! Какая благодать:
весь мир ожил надеждою на жизнь,
и ничего не надо объяснять
про суетность извечных дешевизн.
И ничего не надо говорить —
Христос воскресе! – это ли не суть?
Вот только б душу с телом примирить,
их пустотой уже не обмануть.
Рассвет Пасхальный всё-таки пришёл.
О чём мечтать?
Чего ещё мутить?
О, Господи! Как всё же хорошо
Божественную тайну ощутить.

Белый свет расплескался в тумане —
неприметен, как слёзы из глаз.
Нас, увы, он уже не обманет,
просто эта игра не для нас.
В час молений, страданий, разлуки
были мы от любви далеки,
и сплетались безвременья звуки
под ворчливым журчаньем реки.
Далеки наши небыли-были,
далеки наши всплески надежд.
Не любя, мы уже отлюбили,
лишь осталась гламурность одежд.
И осталось стремленье гармоний
всё загнать в многолетний обман.
Нам Есенин сыграл на гармони
про рязанский любовный туман,
и про тонкие кудри осины,
что дрожат на московских ветрах.
Жаль, что мы у него не спросили:
как там жизнь в Зазеркальных мирах?
Может быть, там поэтов не любят,
и любовь – как туманный мираж?
Может страсть в Зазеркалье погубит
и Пьеро потеряет плюмаж?
Только свет, только белые пятна
по туманному шёлку плывут.