Ирина Нуар - Антология случайностей

Счастлива, что ты есть —
шальным апрельским снегом,
жаждой полёта и ощущением неба,
стремительным и шумным «дыханием» метро,
завидной уместностью скупых мужских острот,
в восторженность детства нашим побегом,
эпистолярным трогательным женским бредом,
что в письмах к тебе,
возможно, где-то между строк.

Счастлива, что ты есть —
лаской во взгляде беглом,
в доверчивых ладонях – поцелуя следом
и десятками эскизов карандашных про…,
запахом волос твоих, тронутых «серебром»
и внезапно блуждающей по телу негой,
сном желанным, любви созидающим светом
и смелой верой в то,
что возможно всё… в свой срок.

Счастлива, что ты есть.

Господи,
дай ему силы пройти этот трудный отрезок,
не поступившись свободой жить по веленью души.
Ты проведи его через переплетенные дерзко
псевдо- и лже-аксиомы, сонма сомнений лишив.
Стань исцеляющим светом —
бальзамом для ноющих ссадин.
…Дорог он мне – бесконечно…

Вновь зажигаю свечу —
Господи,
дай ему веры, счастья обычного ради,
в шёпот сердечного стука о безусловности чувств.

Тепла…
так хочется тепла…
Внезапной лаской губ
украсть тебя у суеты недельных буден,
освободив банально от одежды
и вопросов лишних,
усталость снять
неробкою прелюдией прикосновений.
Скажи, ты «за»?
В ответ желание предательски «взовьётся»
пульсом взбудораженным в височной вене,
«исчезнет» время,
и станешь ты ещё податливо нежнее
от того, что непристойно безрассуден.

Я «пропаду»,
прижавшись,
обнаженная и откровенно жаждущая
не столько этой близости с тобой,
как той, что окрыляет
и добровольно подчиняет лишь одному.

Ты надо мною часто безраздельно властен.

Так хочется тепла, тебя.
А после душа твои плечи пахнут зеленью вербены
и тихим счастьем.
Быть может, вопреки кому – то,
может, и поссорившись с судьбой,
я каждым поцелуем «забираю твою боль».

Вот и дожди… сезон непроходимых тротуаров,
запотевших стёкол, и «проснувшихся» зонтов;
и поцелуи наших рук
под мокрым пестрым куполом
всё неизбежнее венчают встречи.
Томленье душ
переплетается с томлением молоденькой весны
в витиеватости моих стихов,
и, жадно впитывая близкого тебя,
я расправляю крылья и взлетаю легче, легче…

Не говори, в слова не заключай гармонию минут,
ты лишь дыханием войди в меня опять.
Отдавшись безусловному порыву /нет, не тел/,
останься в утреннем молчанье тих и светел —
я слышу /сердцем/.
Я готова и хочу
так бесконечно много в этой жизни
от тебя ещё принять…

Мы оба понимаем —
сто часов вдвоем тождественны мгновенью…
или череде столетий.

Я и без слов твоих понимаю, что вне нормы,
что странная и другая,
не похожа на тех, которые тебя любили,
разлюбили,
были и есть,
и по-детски наивно,
и по-женски несносно себя предлагая,
ролей не играю /ты способен меня, как с листа,
удивительно «чисто» прочесть/.
Мне тебя исключительно мало.
Катастрофически!
И, как правило,
сердце рвется за рамки разумного мира
не без причины:
я за стеклами офиса,
словно рыба в закрытом и тёмном аквариуме,
задыхаюсь без воздуха
/без дозы физической близости
конкретного мужчины/.

А в воздухе разлит благословенный август,
и закат
спускается на плечи мне ладонями твоими.
Схлестнувшиеся судьбы – наша данность:
бег назад
законно невозможен.
Заполняет снова имя
всё сердце, целиком —
звучит квартет любимых букв,
и мысли продолжают танцевать
/обнявшись/ румбу,
и августом – тобой —
самозабвенно «дышит» мир вокруг,
и чем-то очень близким
/счастьем?/
пахнут твои губы…

Она, лишенная боязни не успеть,
вдруг оступиться где-то, в чем-то ошибаться,
писать всё набело, и быть, а не казаться,
опять вгрызаясь в обстоятельств злую твердь,
несет в груди тепло доверчивого сердца.
Она, лишенная болезни «стать как все»,
идет по чёрной, как по взлётной полосе.
Сродни бесстрашию и мудрости младенца
её уменье сеять жизнь сквозь «хорошо»
и видеть в каждом дне земную благодать.
Щедра в желании любить и отдавать,
она, лишенная боязни жить душой.