Алексей Олексюк: P.S.

Летний лепет. И явственно светел
День в окне – и предельно высок.
«Дымный ирис» – как верно заметил
Александр Александрович Блок.

Оробев, словно в оранжерее,
Где знакомый зевает знаток,
Я слежу – всё грустней и нежнее,
Как сквозь пальцы уходит в песок
Время…

Мы были первыми из всех,
Но после снегопада
От нас остался белый смех —
Кусок полураспада

Лет в двести – двести пятьдесят,
А то и много больше…
Был в падшем снеге трупный яд,
Как от раздела Польши

Или развала СССР.
Закат сочился кровью
И умирал на свой манер,
Переболевши корью.

У дороги, у той, что ведёт в Альфакар,
У оливковой рощи старинной,
У Источника Слёз (или Айнадамар)
Два могильщика горбили спины.

Сладить с чёрствой, как стон, андалусской землёй
Трудновато бывает и стали.
Пел кузнечик в траве, плыл полуденный зной,
Два могильщика молча копали.

И окончив свой труд, вместе сели на холм
Покурить. «Трёх я знаю убитых.
А четвёртый?» – «Поэт». – «Красный?» – «Русский шпион». —
«Звали как?» – «Да, кажись, Федерико…»

Я ещё помню, как пахнет трава,
Хоть в Интернете завис и закис,
Я лет пятьсот как качаю права
Со скоростью света, как истый марксист.

Я закрываю на запах глаза,
На запад стекает полуденный зной,
К ночи оттуда накатит гроза
Со скоростью света – весёлой и злой!

Я забываю, как пахнут слова,
Хоть и дышу этой книжной трухой:
Я, как марксист, посылаю всех на…
Со скоростью света – весёлый и злой.

Да как ты смел поверить в то, что счастье
Есть в этом мире для тебя? Глупец!
И, всё ж, в душе не ненависть – ненастье.
Всему, что есть, положен свой предел.

Пусть валит снег. Пусть даль нельзя измерить.
И в спину ветер хлёсткий, словно цеп.
Пусть минул март. Но как ты смел поверить,
Что нет тепла и в мире только лёд?

Дорога – рок,
Чрез дебри – дор:
Исход, исток,
Где ров да вор,
Где сути суд,
Где глад да мор,
Где соль минут
И горечь ссор
В горсти, как мел
(Коль дорог – гол!),
Разъезд, раздел,
Налог, обол
На дол, на лог,
На гордость гор,
На дерзость ног,
На взор, на вздор,
На уст – укор,
На трон и тёрн…
Путь торный – тор,
Путь правый – стёрт.

…Мол, нужно небрежно прощаться:
Пока! – и махнул рукой,
Пустое – пенять, распинаться,
Коль поезд под паром и конь под дугой.

Уж лучше слегка рассмеяться:
«Держи на прощание „пять“!» —
Как трудно легко расставаться,
И руки, что души, над бездной разнять…

В те дни Марк Аврелий отрёкся от трона
И боги покинули вечный Олимп,
И ироды славили игры Нерона,
И чернь прибивала к Спасителю нимб,
И кончилось время, иссякло средь сечи,
И варвары в Риме скотину пасли, —
Но звёздное небо над нами извечно,
Как твердь родной речи и совесть в крови.

И солнце восходит опять на востоке
Кровавым пожаром Цусимы, опять
Рождаются дети, как Данте, жестоки,
И лезет в пророки настырная ять,
И прервано время, пробито картечью,
Распалось, как атом, на гамма-лучи,
Но звёздное небо над нами извечно,
Как твердь родной речи и совесть в крови.

Мы вышли на сцену, мы жаждали действа,
У нас было слово и музыка, мы
Снесли эти стены тоски, фарисейства,
Хлебнув полной грудью жестокой весны,
И время свернулось, как кровь, как предтеча
Безвременья, рынка, рекламы, попсы,
Но звёздное небо над нами извечно,
Как твердь родной речи и совесть в крови.

А потом придут вурдалаки,
Чтобы в землю зарыть живых.
Дайте кость злой голодной собаке,
Дайте, суки, закончить стих!

Если я промолчу, то кто же
Скажет то, что я должен сказать?
Фи, как грубо: ботинком в рожи!
Можно рот ведь и жвачкой зажать.