Григорий Карянов - Тринити

Там, в пьяном зале, где толпа, меня задел наверно случай,
Раскрашенные дамы замолчат, их замолчат мужья,
– Дуэль! – вдруг произнес, а думаю – «Судьба», Пой песню соловей, и душу мучай,
От песен у людей сердца стучат, так пой же, истинный судья…

Потеряно прошлое, обыщу весь чердак,
Перевёрнут подвал, папиросы и фото,
Здесь на стуле рассматривать, словно было вчера,
А на снимках курили и пили твердую водку.

Адресов больше нет, путь трамвайный разобран,
Как доехать теперь? Есть ли повод еще?
В голове голоса, кто убит, а кто сослан,
В курс истории это войдет, не войдет мягкость щек..

Идейные братья, их жены, подруги,
Переживут, всего лишь, на несколько лет,
Новый год с Рождеством, но другие салюты,
Разрывались над городом, сколотив еще крест.

Белой стаей на выцветшем, и постаревшем,
Где-то признаки сепии, лица не видать,
Юнкера молодые, восемнадцатый вешний,
И как спелые вишни, их уже не сорвать.

Едкий дым от пожаров, коптил вдалеке,
Ну а мне папирос дым достался, и только,
Этих воспоминаний нет ни на чердаке,
Нет в подвале, они в сердце, укрытые болью.

Вот бы, после осени снова лето, или хотя бы весна,
Чтоб растворилась грусть, что ворвалась листопадом,
И голые ветки деревьев покрыла молодая листва,
Встречать дожди теплые, и поздние, молодые закаты.

Я буду читать на могильных камнях эпитафии скорби,
Средь серых, вымокших под дождем, каменных плит,
До предела натянуты нервы и прерванный крик,
О тех кто ушел, чуть раньше чем мы, ветер скорбит.

Здесь листья шуршат под ногами, и словно призраками,
Кажутся люди, пришедшие как свидетели своих похорон,
Кивают, здороваются, приветствуют, сверля глазами,
И слышны их плачь и вздохи, и шепот со всех сторон.

Когда никого не было в доме,
Ему нравилось громко петь,
Он не любил шум моря,
Ему было двадцать шесть.

В доме с видом на волны,
Прошла его жизни треть,
В грозу ему нравились молнии,
За их свет, не способный согреть.

Он тенью бродил по саду,
Что от времени начал стареть,
И лозы дикого винограда,
От жары начинали тускнеть.

В его дом заходили многие,
Смотрели на вид из окна,
А в саду том, стояло надгробие,
Что было здесь словно всегда.

Две строчки от времени стертые,
Что было их сложно прочесть,
«Он не любил шум моря,
Ему было двадцать шесть…»

На улице моей зима, и руки с холодом в карманах,
На побелевших тротуарах, прохожих не найти,
Я видел эту зиму из окна, о ней читал в романах,
И словно только что с вокзала, она меня решила навестить.

На улице моей который день, избавившись от дел,
Среди безмолвной череды, слова всегда случайны,
Свою отброшу тень, свою отброшу тень,
Свою отброшу тень, я как бы, на прощанье.

На улице моей стою, а время все бежит,
Как белые снежинки прочь летит, и не спрося совета,
Прими меня в свой дом, я в нем останусь жить,
Ведь не уходят в ночь, все ждут рассвета.

На улице не стало никого, блестят кругом дороги,
Лишь фонари в ночи – остались призраками света,
И смотришь в замерзшее окно, и мы все так же одиноки,
Ты расскажи, что значит быть, женой поэта.

О прошлом говорить – разрешено,
Легко и иронично,
Пить из бокала – многолетнее вино,
В кафе столичном.

Вдохнуть тот ветер с запахом зимы,
И позабыть на веки прежние обиды,
На том конверте, что прислали Вы,
Обратный адрес заучить, как строки из молитвы.

Плохое все из памяти сотрется без следа,
Как пыль смахнуть на полке со стихами,
Наполнит память мои мысли голоса,
Произнесенное и все не сказанное Вами…

Я в поэтах, по мимо прочего – ценю молодость
Их взгляд на жизнь из под россыпи длинных волос,
Мне близка в их строках и грусть и холодность,
И желание писать о том, чего еще не сбылось.

Я ценю их открытость и дерзость, надменность,
Начиная писать он уже покорил целый мир,
Веря в стихов своих непохожесть и может нетленность,
Голоса их звучат так ново и в глубь и в ширь.