Елена Крюкова - Океан

Разбей меня. Я тусклое стекло.
Да не ослепни: меж осколков – сверк! —
Алмаз: Я ЧЕЛОВЕК. Я ЧЕЛОВЕК.

Дыряв мой мир.
Дырявей шляпы.
Дырявей сита-решета.

На дыры не наляжет лапой
Раскидистая тень Креста.

Он изнутри изъеден.
Боли
Не будет, коли час пробьет.

Те, кто вопил в зенит: «Доколе?!..» —
В беспамятный вмерзают лед.

Ни памяти не будет в мире.

Ни красоты – одна дыра

Взамен лица. Пирог на пире —
Во вспоротом дыму нутра.

А если лиц не будет, то и
Сердец не станет.
И, дрожа,
Умрет последнее Святое
На ярком лезвии Ножа.

Все на свете были мальчики и девочки.
Лишь одна я – кудлатая старуха.
Все на свете пели песни и припевочки.
Лишь одна я жужжала медной мухой.

Анфилады и палаты, залы, зальчики…
И халупы, и дощатые сараи…
Все на свете были девочки и мальчики.
Лишь одна я, старуха, умираю.

Как умру – вот стану я собаченькой,
Вот кощенкой стану я облезлой…

Девки, девочки, пацанки, шлюхи… – мальчики… —
Стану старым Ангелом над бездной.

Меня вы в грудь не толкайте.
Я тихо приду сюда.
На стол все миски поставьте.
А вот вино и вода.
А вот это пламя погашено
В светильнике —
под скамьей…
Какие лица. Как страшно.
Давай, притворюсь немой.

Здесь курят. Здесь соль кидают
Щепотью через плечо.
Здесь плачут. Как здесь рыдают.
Как любят здесь горячо.
А вот и пирог на блюде,
И свечки возожжены…
Какие родные люди.
И все умереть должны.

Да все ли, Господи?!..
Все ли?!..
«Да, все, блаженная. Все».
И в круг за столом расселись.
И брызги в моей косе.
То – кто-то рядом заплакал.
То – масло кипит в котле.
То – дождь сквозь крышу закапал.
Как больно жить на земле.

Не слезы то и не масло, —
То Царские жемчуга!
Хозяйка – так скулы красны —
Несет на шапке снега,
Задохшись, входит с мороза,
Хватает с вином пиалу…

Мои распущены косы.
Я – тут, на полу, в углу.

Хлеб ножиком острым ранен.
А в кружках горит вино.
Дитя заводских окраин,
Железное веретено,
Гляжу на бутыль, горбушку,
А может, и мне нальют…

Тяну железную кружку —
Пусть тайну мне выдают…

Да нет. Не надо мне тайны.
Пора отправляться в путь.
От сердца и до окрайны —
Худые ребра и грудь:
Под теплой сирой тельняшкой,
Собачьим полшубняком…
Огрызком. Опоркой. Одяшкой.
Огарком. Рыбой с душком.
Товарняком. И флягой,
Где чистый плещется спирт… —
Порожняком, бедолагой,
И печенью, что болит —
Сожженной цингой печенкой,
Барачной, полярной, той,
Запястий пытальной крученкой
Да кровью под голой пятой…

Да, Тайная наша Вечеря!
Да, пьет втихаря народ!
Да, жжет в поминанье свечи,
Заклеив ладонью рот!
Да, так опрокинет стопку,
Как в глотку забьет себе кляп,
Как кинет в печь на растопку
Надгробных еловых лап!

Да, войнами сыт по горло
И революцьями тож,
Втыкает в свой хлеб
позорный,
Зарж а велый, Каинов нож…
А свечи горят, как в храме!
А бабы, как на похоронах,
Ревут, блажат меж гостями,
Меж красной икрой на блинах!

Вино красно. И варенье
Красно. И судьба красна.
Народ исчерпал терпенье,
А жизнь у него одна.
И бац – кулаком – о столешницу.
И встанут из-за стола.

И я, мышонок и грешница,
Речей ваших пересмешница,
Небес ваших тьма-кромешница,
И я меж вами
была.

Наползает черное крыло
На: колбасы, зразы, стразы,
маракасы, ананасы…

Наставляю черное стекло —
Закопченное – на ярость Солнечного Глаза.

Накрывает беспробудный мрак

Белую парчу, ах, бешеного блеска…

Я не откуплюсь. Давай за так.
Вот моих волос тугая леска.

Так хватай из неба и тяни,
Черная рука, меня за космы —
И забью, как в колокол, в огни,