Юлия Архирий - Канон

Когда закончатся слова,
Снег трепетно укроет ветви…
Узнай, моя душа жива,
И Бог давно ее приметил.

Когда укроет ветви снег,
Пушистый, тихий, нежный, белый…
Узнай, что смерти больше нет,
Нет смерти – ни души, ни тела.

Когда умолкнут все слова,
Когда окончится познанье,
Укроет снегом дерева,
Накроет душу покаянье.

Когда оплачет ветер нас,
И ляжет снег, врачуя душу…
Быть может, нам Господь подаст
Мгновенье – тишину послушать.
Ловя в ладонь межзвёздный снег,
Когда в затылок ветер дышит…
Лицом заройся в тёплый мех,
И с облегчением: «Ты – лишний!»

– Вновь из колоды старых карт
Достань знакомую до боли,
Извечный чувствуя азарт,
Иной уже не помня доли.

Когда, как чистый белый снег,
Скользит душа из выси Божьей
На сонную припухлость век
И тает, тает осторожно…

По золоту полей инициалов
Гуляют сизо-синие драконы.
Лев пышногривый, жёлтый, мягкой лапой
Касается плетенья трав и веток —
Готических орнаментов витья —
Где спелых, алых ягод земляники
И белых звёзд цветов её не счесть.

В овале медальона, столь же синем,
Как небо ночи, всадники навстречу
Друг другу скачут, обнажив мечи.
Их лошади так тонки, грациозны,
Что, кажется, танцуют странный танец,
Причудливый и нервный, меж плетей
Аканфа и неведомых плодов.
И Царь Давид, Архангелом храним,
Лежит с сунамитянкой златокудрой…
О, Мастер из Имолы! Свет листов
Руном ложится агнцевым на сердце.
Пергамент дышит терпкостью, насквозь
Пропитан ароматами столетий.

Бродя по малахиту маргиналий
Ломбардского миссала, со страницы
Вот-вот сойдут охотники с борзыми,
И Ангел в тишине прошелестит
Прохладными крылами подле уха,
Оставив мироносицам гирлянды
Розеток и епископа Феррары
С тиарой белой в медальоне герб.

О, Мастер из Имолы, что ты ведал,
Когда тончайшим золотом сусальным
Ты, не дыша, едва касался складок
Святых одежд Младенца и Марии?..

Из полутьмы скрипториев, при слабом
Мерцанье умирающих светилен,
Рождались часословы, градуалы,
В сафьяновых тиснёных переплётах
С обрезом золотым – навстречу дню —
Пусть зимнему, короткому, но всё же
Спешащему на смену долгой ночи.
Тогда, в сиянье золота литого,
Сквозь хаос виноградных лоз и гроздий,
Вдруг прорастали буквы, отворяя
Бездонных книг заветные врата —

С печатями на титульных листах,
Пометами, рисунками владельцев,
Узорами безвестных монограмм,
Экслибрисами крышек переплётов,
Маркиза Монферра, семьи Компенов,
Виконта Сен-Валье и де Фревилей,
Брюссельского каноника ван Хамме,
Князей фон Хохберг-Плесс… Вдруг меж листов —
Скупая полувыцветшая запись:
«Год тысяча триста сорок седьмой…»

Ни замка, ни земли, шуршит осенний дождь.
Из милости мне дан приют с окном убогим.
Ни дома, ни семьи – старик, чего ты ждешь?..
Глаза прикрою – всё – сраженья и дороги.

Дороги без конца – по глине, по жнивью,
Под снегом и дождём, и под палящим солнцем…
Зачем, Господь, скажи, у жизни на краю
С тоской гляжу на свет, струящийся в оконце?

Не вспомнит обо мне никто – ни мать, ни брат…
Ушли в Господень дом друзья и командиры.
Живу один – седой, потрёпанный солдат,
Со мною только конь, забывший про турниры.

Он так же стар, как я, но много-много ран
Он в памяти хранит, внимательной и чуткой,
Дороги без конца, виденья разных стран,
Туманные луга – полынь и незабудки.

Светильник ныне тускл, но этот тихий свет
Мне душу опалил, как дальний зов надежды.
Я родину забыл, не помню, сколько лет
Скитаюсь по земле, но верю, как и прежде,

Что где-то ждёт меня гостеприимный кров,
Товарищи мои, что молоды и живы,
И кубки, что вином наполним до краёв
За праздничным столом, средь женщин горделивых.