Андрей Митин - Я буду брать Тулоны в одиночку. Стихи не то корсиканца, не то новосибирца

да молится!

«Мы склеим кровью своей черепки,

и мы буржуям дадим на орехи!»,

ЦК за восстание —

– большинство,

конечно,

сволочи есть,

штрейкбрехеры —

– «однородное социалистическое правитель-ство»

«И мы насилья разрушим мир,

да, насильем.

ответим

врагам и богам!»

Сталин

и Троцкий,

Ногин,

Лазимир.

Красный бант на груди,

и заряжен наган.

Восход алеет за полуночным раздраем,

только задёрнули сумерки

траура шторы.

Мир,

Петроград засыпал,

ничего не зная,

что грянет гроза,

и буря наступит скоро.

Не собора шпиль —

– а солдата штык,

под луной,

над столицей сверкал.

Столицей России отчаянный крик:

«Долой министров!

Даёшь ВРК!».

Загодя прочь бежит мелюзга,

хапуга спешит,

обронивши тапок.

Колотятся мысли набатом в мозгах,

как бы успеть

да побольше захапать.

На Неве,

наковальней,

клопов раздавив,

«Аврора»,

незыблема глыба,

стоит.

Крейсер —

– могуч богатырь —

– и львив,

как рыкнёт,

так и треснет Невы гранит.

Захвачен вокзал,

мосты

и почтамт.

У Зимнего ёрзают юнкера.

Только руку подай —

– воплотится мечта!

– Нет, нельзя, ожидаем сигнала…

– Пора!

Заревело системы Канэ орудье,

на одной из аврорьих башен,

мы за это дело стояли грудью,

и поэтому будет

победа

нашей!

Бушлатом,

тужуркой

шинелью запружена

площадь октябрьским ночером.

Раз за Советы,

тогда – за оружие!

«Вон из России,

министры

и прочее!».

Красные флаги плавят пургу,

из ружей обильно свинцом запуржило.

Ажурный, ворот распахнули чугун,

Разжали тиски,

несвободы пружину.

Нас не обманешь, вьюга-плутовка,

Зимний,

союзник твой,

нами взят.

Штыками блестят в полумраке винтовки,

салютует Христос,

снявши руку с гвоздя.

Под гневом народным

потонут

воры.

Днища червивые съедены ложью,

Говорит —

– как стреляет,

Антонов-Аврора:

«Правительство

объявляю

низложенным!»

Поёт Маяковский,

бренча на гуслях,

жуёт черный хлеб с мякиной:

«Это было,

in Petrograd,

in Russland,

навзничь

мир господ

опрокинули».

Мимо истории,

гроз

и молний,

жили девицы,

шили,

парлекали,

а теперь подожжён революцией Смольный,

рабочим полнится человеком.

Дым табачный в зале́ стоит коромыслом,

с возвышения что-то там вякает Дан,

тишина буржуем в петле повисла,

вдруг по залу —

– чьё-то басистое «Мдааа…».

Как высшая мера для трусов «мда»,

значит,

«пули погуще по оробелым!»

«Мда» как по контре первый удар,

«в гущу

бегущим

грянь, парабеллум!»

Поджали хвосты,

объявили бойкот —

обыкновенно струхнули!

Чуть только ударит по кремню бойком —

на дрова костыли

и ходули.

Прочь побежала разная шваль,

Ильич взошёл на трибуну,

и оглушил,

как не оглушал

клич приветствия Ленина бурный.

«Я,

товарищи,

буду краток.

Стукач не выдаст,

свинья не съест,

двадцать лет эмиграций,

тюрем

и каторг,

всё затем,

чтоб открыть этот съезд.

И были зубатовские провокаторы,

но зубы они обломали об нас.

Ведь за газетами

и за плакатами,

как заплата,

виден тот,

кто продаст.

Но довольно словесную воду в ступе

толочь.

Отвлекаться нельзя.

К насущным делам,

новостям приступим —

приступом

Зимний

взят,

низложено Временное Правительство,

кто перед нами льстиво витийствовал,

кто жизнь затушёвывал лживой ретушью

отныне стали истлевшей ветошью».

На возвышенье,

парят над залом,

улыбчивы лица,

открыты забрала,

революции речи яростным залпом,

прёт революция минным тралом,

давит буржуев,

попов,

генералов,

слёзы по Каутскому у тихони:

«За что Шингарёва?!

Зачем Духонин?!»

Теперь мы дорогу

новую

торим.

На обочинах слёзы льют крокодилы.

Отправляйтесь в корзину ошибок истории,

возьмите с собой кошельки и кадила!

Били приказы,

были декреты,

и шаг громыхал,

чеканен и кован.

Знамя взвивалось красной ракетою

над новорождённой Россией.

Новой.

Ух, холодрыга!

Охота погреться,

примёрзла нога к нестиранной онуче,

а в груди

оголтело

стреляет сердце.

Время перевалило за полночь.