Андрей Митин - Я буду брать Тулоны в одиночку. Стихи не то корсиканца, не то новосибирца

– По ш-ш-шее получ-чиш-ш-шь! – схватив меня за шкирку, прошипел Галстук

– Только попробуй! – обхватив руками мою грудь, вкрадчиво прошептал Смокинг.

– Накаж-ж-жу, вз-з-згрею! – прозвенел Ремень. От его слов у меня перехватило дыхание, но я напряг, как смог, пресс, набрал полную грудь воздуха и ответил им:

– Ваша лакированная цивилизация жмёт мне! – крикнул, и, сбросив туфли из кожзама, нырнул за перила веранды. Потревоженные одуванчики отпустили свои семена а вольный ветер. Летучей мимолётной щекоткой на палец мне присела бабочка.

У нашего «нынче» – проседь

в намеренном ирокезе.

Однажды они нас спросят —

Рожи сальные, в майонезе:

«Чего вам не достаёт?

Чем недовольны вы?»

Сбросить бы ваше старьё

в глухие глубокие рвы!

Покупайте скорей обои!

Мы же – под красным стягом!

Когда опустеют обоймы,

многие в поле полягут.

Песков посреди и глин

бойцы костьми полегли.

Расскажи в Капитали, путник,

о Балдуине-Лютне

и о Дрейане Нитиме,

о воинах Ойкумены

на крепостной куртине.

Мы требуем перемены!

Ваши четверти и половины

история просит в утиль.

Бикфордов шнур – пуповина.

поджигай скорее фитиль!

Попутны нам ураганы!

Точите мечи скорей!

Заряжайте скорей наганы!

Рубите, стреляйте царей!

Над чавканьем из пельменных

грохот сражений звенит.

Новая над Ойкуменой

заря заберётся в зенит.

А если всё же падём —

все же противник силён,

с каждым рождённым днём —

новых бойцов миллион!

Сломают хребет Шираду,

и с далей счастливых веков

нас вспомнят, двоих камрадов,

новых большевиков.

Венсеремос – мы победим!

Братишка, но пасаран.

Вперёд, Алексей Балдуин!

С Днём Рождения,

твой Дрейан.

Ловать змеится лука за лукой.

Текут заунывно тугие слова.

Та война всегда была далеко,

а здесь можно щупать и целовать.

Весь – глыбою,

весь – вперёд устремлён,

Пехотинец,

гвардии рядовой.

Вечный Огонь – поперёк всех времён,

наперекор – не поник головой!

Пошло, натужно слова протоколют,

плетями сплетен уродуют смерть.

А на знамени – скрещены серп и молот,

и,

будто во лбу,

звезда посередь!

Нельзя казёнщиной опоганить,

уподобляя подвиг – белью,

ведь не погибнуть, встретясь с врагами,

было ему ещё худшей погибелью.

В Ленинграде давно уж не топят котельных.

Узники в «концах» – глаза в бельме.

Под гимнастёркою – крест нательный.

У самого сердца пригрет партбилет.

Опадают, как листья,

за взводом взвод,

к небу с укором глаза воздевши.

Пасть амбразуры раззявил ДЗОТ.

Скажи мне, Матросов, камо грядеши?

Гремучая, кончила стрёкот очередь,

Саша рванулся – не нам тормозить его!,

На пулемёт набросился, скорчился,

на фрицов поглядел распято-пронзительно.

Что о том понимает трибунный олух.

Волчьи клыки,

два зрачка,

два кинжала —

ни слова в засаленных протоколах!

Амбразура опять огнём завизжала.

На снегу от жертвы сделалось красно,

Данко сердце отдал, чтоб ему гореть,

а это сердце должно погаснуть!

Лишь бы жизнь нужна была эта смерть…

Играют дети. Текут слова.

Вперёд и вверх глаза его вперены.

Тулупа грязные рукава

прорастают белыми перьями.

А дальше – лужи, канавы, трясины,

мокрые ноги связала лоза.

Разбежался по норам шорох крысиный.

Свет из-за туч выползал.

В подноготном ненужном мире

лужи – точно плевки.

Сердце – свинцовая гиря,

лёгкие – нелегки.

Правда – в пятнах изнанка,

в горне огнём завывала.

Даже в воздушных замках —

пыточные подвалы.

Фасады – холёны, ухожены.

Парики прикрывают плеши.

По тротуарам – прохожие,

– проходящие

и

– прошедшие.

Ветер их растолкал,

ветер повёз по этапу.

С серого потолка

серыми каплями

капает.

поэма из другого века

Небо завьюжило, город метеля,

под дых нанося за ударом удар,

налетела метель,

дверь срывая с петель,

будто молния,

бросилась в никуда.

Россию разбили,

сказав,

что развили.

и бросили на произвол черепки.

«Немецкий шпион»,

Ленин пишет в Разливе,

что просит Россия «сильной руки»,

сильной руки,

окроваво-мозолистой,

рабочей,

крестьянской,

солдатской руки,

не руки, что считает деньги