А теперь сиди дома, расти детей и сажай цветы, забудь о Париже, об Альпах, о белых ночах на Невском, натирай свою жизнь, как хрустальный кувшин, до блеска, правильной будь, педантичной до тошноты, изучай кулинарные книги, вари борщи, стань неизменной владычицей серых будней, дом свой поставь на окраине и безлюдье, и заведи календарик – для годовщин. Разве не так ты хотела – стабильны уют и быт. Осень в Париже – да брось, у тебя ведь теперь есть лето, сад-огород, и до следующего декрета – время очухаться и погасить кредит, время найти здесь себя, и к чертям мечты – глупая слабость обшарпанной домохозяйки. Вот и все счастье – в потрепанной жизнью майке, в зеркало чаще смотрись – в нём давно не ты.
Ты – по брусчатке проспекта босая идешь домой, где одиночество – точка твоей опоры… В Питере поздний июнь закрывает шторы, налюбовавшись влюбленной в себя Невой. Кошка свернется калачиком на руках, утром такси, самолёты, аэропорты…
Доброе утро, Париж и осенние натюрморты, солнце лежит на румяных твоих щеках.
Утро и кофе – привычка под старость лет… Пятая кошка уже, коротки ведь кошачьи жизни. Питер который рассвет под туманом киснет, ты вспоминаешь несбывшийся свой декрет, кучу кредитов, и сад где цветет весна… К черту Париж и квартиру на старом Невском, лучше на окна прозрачные занавески, чем этот вечный июнь, где совсем одна.
Дым коромыслом – стихами снимаю стресс,
Грифель ломаю, бросаю окурки в окна…
Сколько таких, кто всерьез этим миром чокнут,
Странных в своей сумасшедшести, поэтесс?
Кто-то ведь выдумал рифмой крошить бетон
Душ человеческих, резать их по живому…
Я не нарочно. Болезнь и её симптомы
Не превозмог мой рифмованный лексикон.
Вижу в окне не фонарь – а светило, снег,
Сотнями льдин разбивающийся о землю…
Внутренний мир мой молчания не приемлет,
Не прекращаясь под тяжестью сонных век.
Вот и пытаюсь найти здесь свой здравый смысл —
Здесь, в этой кухне, и с очередной затяжкой
Я представляю смирительную рубашку,
Будто возможность самой от себя спастись.
Выразить это возможно одним лишь словом – все эти кляксы на прошлом, душевный мусор, весь этот груз в подреберье – тугой, свинцовый. Дождь с неба льётся – там боги открыли шлюзы, думают – это поможет. Не помогает.
Всё неизбежно – декабрь, тоска, дороги, город в дожде, уходящие в ночь трамваи. Смейся, терпи, умирай и не жди подмоги, только скажи это так, чтобы всем понятно. Так, чтобы в слове одном – все ночные слёзы, раны из самого сердца, ожоги, пятна.
Небо искрится – там боги сажают розы. Дождь-не помеха ни нам, ни ночным трамваям… Всё неизбежно, бессмысленно, бесконтрольно…
В этот промокший декабрь, себя теряя, вырази это в единственном слове —
больно…
Нам с тобой свои крылья беречь пора —
Не семнадцать уже, да и небо сегодня колко.
Подари мне на память свою футболку —
Буду носить… вчера.
А крыло, пробиваясь из под ребра,
Рвется к небу, дрожит, и пятно на спине, как метка.
Не помогут ни травы, ни знахари, ни таблетки —
Лишь огрызок земли, полметра на полтора.
Посиди со мной, видишь, сегодня земля сыра,
Пропитавшись чернильными реками из-под майки.
И парят за спиной, разрывая хрящи и спайки,
Эти крылья, как веера…
Подари мне перо своего крыла —
Я пришью к своему, ты срастешься со мной, а небо —
Где бы телом, душой и частицей меня ты не был,
Будет – щит тебе, купол, убежище и броня.
Дождь – это слёзы богов, и они горьки…
Гулок и сер, он целует немытый город.
Только не хватит дождю ни воды, ни хлора,
Чтобы очистить его от следов тоски.
Загнанный ветром в продрогший под небом сквер,
Дождь прикасается к мерзлой земле руками,
Будто наполнена эта земля грехами.
Он умирает на ней, одинок и сер.
Дождь! Ты не призрак, ты – слёзы моих богов,
Выйди из сквера, ложись на мои ладони!
Будь же подобен свече, алтарю, иконе —
Благослови эти реки без берегов,
Грязь под ногами и этот сырой бетон…
Читать дальше