Галина Сергеева - Поэмы (сборник)

А барак наполнялся:
тут бабы с мужьями…
И малые дети —
как много детей!..
А старух-то зачем
пригонять с батожьями? [4] Батог – палка, толстый прут.
Уж какой вред, спроси,
от соседки моей?..

Стонет, крутится,
кости болят, знать, к погоде,
Всё никак не уляжется —
тут ведь не печь…
И ребёнок всё плачет,
как Ирушка вроде…
Как хотелось мне девкам
наливок [5] Наливка – ватрушка, политая сметаной. испечь!

Со сметанкой, с картошкой —
уж то объеденье:
Сверху корочка, с маслом —
язык б проглотил!..
Да с зимы привязалося
к нам невезенье,
Афанасий-то, бедный,
вот муки хватил,

Как коров отбирали
и гнали овечек,
Как описывать к нам
приходили тряпьё…
Всё, трудом нажитое,
продали с крылечек,
Мы остались в чём были, —
осталось старьё…

Нет от думы спасенья,
и сон убегает,
Ночь уже на исходе,
а баба не спит,
То молитву Спасителю
молча читает,
То о горестях с мужем
в слезах говорит…

А назавтра наряд —
на лесные делянки,
Повезли под конвоем
всех баб и детей
Лес валить для бараков,
таскать на полянку —
Много нужно стране
нынче трудлагерей!

Нужно строить посёлки
для спецпоселенцев [6] Спецпоселе́нец – лицо, выселенное из места проживания. ,
Так кулацкие корни
рубили сплеча,
Кулаки в отдалённых местах,
как туземцы,
Жизнь с азов начинали,
кляня палача…

А пока пересылка
людей уносила:
Умирали детишки
от всяких мытарств,
Умирали и взрослые,
многих скосила
Смерть. Привольно ей было
косить без лекарств.

Хоронили умерших
в большущих могилах,
Плотно клали,
чтоб места поменьше занять,
Без одежды, ведь тело
навеки остыло,
А живым пригодится —
тут дрожь не унять.

– Хоть зима на исходе,
но часты морозы,
И куда-то бы нас
поскорей увезли,
Чтоб от холода здешнего
стылой угрозы
В тёплый дом поселиться
с промёрзшей земли…

– Мама! Мама! —
кричит Капитон. —
Был отец тут,
Из тюрьмы его
«тройкой» судить привезли,
Он сказал, что теперь
будем жить по соседству,
И его в тот барак
от меня увели.

Ноги сильно натёр —
дал ему я портянки,
Да и валенки чёрные тоже отдал,
Он сказал, что закончится
суд спозаранку
И что он нас найдёт
очень скоро, сказал.

Серафимины ноги
её не держали,
Уж сидела на нарах,
а слёзы лились,
Счастье с горем
в предчувствии встречи
смешались,
И в молитву с надеждой
слова облеклись.

– Вот уж стало темнеть —
не идёт отчего-то?
Капитон, ты сходи-ка
и всё разузнай,
Может, их увезли
прямиком на работу?
Ведь у них нет стыда,
да и жалости, знай.

Капитон подбирался к суду
осторожно,
Чрез пути прошмыгнул,
подошёл стороной
И спросил у охранника
с сердцем тревожным,
Где отец может быть
этой поздней порой.

– Опоздал! – тот, зевнув,
отвернулся от парня. —
Всех уже расстреляли,
в могиле отец.
– Да и ты покрутись тут, —
вмешался напарник, —
Так тебе тоже быстро
наступит конец…

«Боже мой! Как он матери
скажет такое?!
Ведь не выдержит:
сердце ослабло совсем…»
Нет! Не знать уж тебе,
Серафима, покоя:
В этой жизни случилось
пожертвовать всем!

Потеряла и дом, и детей,
и кормильца,
Всё как есть потеряла.
Поругана честь…
Афанасий, чего же ты
в жизни добился,
Хоть трудов твоих праведных
было не счесть?

Ты молчишь.
И никто никогда не узнает,
Как до самой последней
минуты своей
Всё не верил,
что яму себе он копает
И уже никогда
не увидит детей.

Что он сделал?
Кого обокрал иль обидел?..
Так за что? – вот извечный
и страшный вопрос.
И не мог он
в далёком тридцатом увидеть,
Сколько будет проклятий
в бессилии слёз…

Наступила весна —
потекли нечистоты,
Вонь вокруг шалашей,
грязь, и сырость, и смрад.
Люди падали в обморок,
мучились рвотой —
Пересылка весной
превратилась вдруг в ад…

Наконец тот приказ:
с пересылки – в Печору,
И посёлок Усть-Воя —
конечный маршрут;
И на баржах людей,
как в какую-то прорву,
В ненасытное брюхо,
как стадо, везут…

– Капитон, как же ты
без копейки и хлеба?
Горемычный, один,
разлучённый со мной?
Отпустили в деревню,
а тут перемены,
И с тобой разминулась я
горькой судьбой…