Кира Чекмарева - Мой единственный век…

Новоявленные англичане,
Одного с нами роду и племени,
Не прощаясь идут, не прощаясь,
Потому, что уходят от времени.

Ночь объявлена ночью бездымных огней —
Больше пепла!
Кто тут станет решать, что нужней и важней
Всё по ветру!

Жгут картины и песни, и наших отцов —
Ночь без веры!
Дым в развалинах слеп. Но какие в лицо
Дуют ветры!

Продолжения ждут ночи длинных ножей
В наших детях…
Мы без прошлого шли – мы вернулись уже
В ночи эти…

Как прекрасно, родившись в июле,
Проклинать «эту лютую стужу».
Мы не знали её – и не нужно!
Мы зато её перечеркнули.

Мы заставим покаяться грешников,
Мы других посечём всенародно.
Мы седеем с великой поспешностью,
Благо пепел в продаже свободно.

Мы идём по прекрасному саду
(Правда, кто-то сказал – по пустыне).
И теперь мы поём только «правду»,
Ту, что правдой считается ныне.

Оболваненное поколение
Посреди покаяния пошлого
В безвременье идёт, в безвременье…
Потому, что родилось без прошлого,
Потому, что уходит без прошлого.

Мы знали страх и стыд в чумном пиру,
Но чтили небо за кристальность утра.
У горизонта было изумрудно,
А стало пепельно, когда сожгли траву.

Закрой глаза. Я чту обман за мягкость истин.
Мы будем жить. Огонь бушует рядом.
Свой приговор выносит мир идеалистам.
Но что-то с нами было сном, а стало – адом…

Где уходили – там бросали дом,
Где каждый метр кромешным льдом облеплен,
И ждали света в вечной тьме потом,
Так и не зная, что давно ослепли.

Одной вселенной мало всем твоим скитальцам!
Твоя любовь, земля, предавших топит болью.
Бог с ними на чужих ветрах, но только
Ослепших глаз не заменить ослепшим пальцам.

Где оставались – там теряли путь
К прекрасной сказке – старой и достойной,
И каждый бредил личной колокольней,
Предоставляя остальным тонуть.

Нет возвращенья – сожжены мосты
Для тех, кто вырос на скрещеньи лжи и правды.
Но изумрудные нам снятся травы
По пепельным провалам пустоты…

Запомни встречающих нас у пустых берегов.
Здесь дали нам право забыть переплытые реки.
Нам вслед догорело фамильное золото века,
И новое время чужих не признало богов.

Наш снег был для многих лишь иней, несущий прохладу,
Мы – дети озёр и не знали порогов крутых,
Но, как испокон, мы своих почитали святых,
Познавших всего лишь бездарную копию ада.

А то, что мы знали, храня золотые дары
Прошедшего века, – ложилось на ноты негласно
И создало нас в несогласии с веком опасном,
Признавших условия, но не реальность игры.

Пора подведенья итогов подходит не к нам,
Но – сумерки века – и наши туманы всё гуще.
В местах, где нас нету – по-прежнему чуточку лучше,
Но мы почему-то по-прежнему здесь, а не там.

Вечернее солнце… Кому-то – недлящийся путь,
Кому-то – подсчёты оставшихся строк небогатых.
Дай, Боже, нам силу – принять неизбежность заката,
Дай, Боже, нам слабость – стремиться с дороги свернуть.

Мы торопимся жить,
мы торопимся быть и остаться,
Память прошлого чтит
имена непрошедших минут.
Ах, на скольких фронтах
нам придётся ещё расстараться,
Понимая, что вслед нам,
наверно, уже не придут.
Мы приходим под шум
ослепительно-бешеных молний,
А уйдём в тишину
рассекаемых надвое ив.
И забывших о нас станет больше,
чем тех, кто нас вспомнит,
И когда-то соврут,
всех подробностей не сохранив.
Покривят зеркала —
не душой, но поверхностью гладкой,
Отражения нас
прочно стёрты глазами других.
Замутившийся было родник
снова в полном порядке —
Только не узнаём
мы себя в очертаньях чужих.
И тогда нас, покрытых
сияющей краской забвенья,
Притворившихся точкой
в конце малозначащих строк,
Возвратят навсегда
из постылого оцепененья
Семь изысканных нот
и немного хромающий слог.
Мы торопимся жить
и сказать, что ещё не успели,
И торопим полёт,
доводя до абсурда маршрут.
Позабудутся те,
кто надменно нас знать не хотели,
И тогда нас споют.
Вот тогда нас, наверно, споют!