Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

Кто сказал, что она низкоросла,
Наша Картли за синим Казбеком?
Ветер Картли в грядущее послан.
Он как горная буря над веком.

Ты кистями и красками спящих будил,
Делал розы возлюбленной ярче и краше,
По гористым, кривым переулкам бродил
И домой возвращался с тарелкою хаши.

И, пока ворота на засове, пока
Не уснет в Ортачала красотка, ты снова
Шел к Майдану, и мчал фаэтон седока,
Заводилу грузинского пира честного.

Вот гуляют кутилы и пляшет кинто,
И шашлык на шампуре, и зелень на блюде…
Где же ночь? Или вправду не видел никто,
Как ты шел под хмельком в предрассветном безлюдье?

Сколько лестниц и каменных стен украшал,
Сколько красок извел за ничтожную плату!
Вот девчоночка держит на привязи шар,
Вот пшено на гумне исклевали цыплята…

Рядом горы. И тощий художник в ночи
Приглашает их запросто в знак пониманья.
И трубят, словно лопнуть хотят, зурначи.
Горы входят как гости: «Привет, Пиросмани!»

Ты окинул глазами плоты на Куре,
И стога на полях, и туманные выси
И поставил на стол их на ранней заре.
Стал столом твоим весь разноцветный Тбилиси.

Эта сытость тебе и без денег далась.
Эти вина и кушанья кисть создавала.
Только черная сажа мелькает у глаз…
Только лестница рушится в темень подвала…

А почем у людей огурец иль чеснок,
Сколько стоит кусок неразменного быта —
Разве это касается сбитого с ног?
… И лягнуло тебя между ребер копыто.

И отброшена кисть. И на выпуклость век
Синеватые тени положены густо.
И неведомо, где погребен человек.
И конец,
И навек остается искусство.

Глаза Лейли во мгле сияли.
Был бел от лилий лик Лейли.
Над ней прислужницы стояли
И лен ей в локоны вплели.

Всё было — тленье, утомленье.
Она от ласк изнемогла,
Простерла пальцы для моленья,
Любви ждала. И не спала.

Весь в пламени, в тяжелых грезах детства,
Распятый и не знавший воскресенья,
По всей Европе ты искал спасенья,
На Млечный Путь не в силах наглядеться.

Парижские поэты умолкали,
Когда ты ритмом плавил мостовую,
Когда, как триумфатор торжествуя,
Сам солнцем стал в полуденном накале.

На пьяном корабле по океанам
Ты плыл в ничто и жаждал всем плениться —
Богатством, и банкротством, и больницей,
Бедняк безногий в мире окаянном.

Плачь, нищий! Вот она — в тоске смертельной,
Европа освежевана на бойне.
Ты победил. Ты можешь спать спокойно.
Мы за тебя, с тобою безраздельно.

Я знаю вас, Гамлета, сноба двуличного,
Я знаю ваш старый издерганный грим,
Любую гримасу актера трагичного,
Весь будничный ваш и нехитрый режим:
Живя на мансарде,
гуляя по дворику,
Сопите в ночи
за старинным бюро,
По желтому черепу бедного Йорика
Чертя вензеля отупевшим пером;
О мудрости тайной толкуете, бродите,
Чужой Эльсинор — это ваша земля,
И пьете
на память о давнем прародиче
Капли датского короля.
Вот всё, что осталось у вас королевского:
Ведь не раскошелишься, если в долгах,
И часто
является
тень Достоевского
Гостить
и гостит, по ночам напугав;
Приходит, грозится и мучит жестоко,
Чтоб зря не мудрили вы — «быть иль не быть?..»
Но легче вцепиться вам в собственный локоть,
Чем твердой ногой на дорогу ступить…
Двоишься,
горюешь,
загадками даришь,
Охваченный трансом проблем и кручин,
И слышишь, как кто-то промолвил:
«Товарищ!»
И слышишь, как шепчет другой: «Господин!»
И Гамлет очнется,
попробует здраво
Ответить на это и то.
Всмотритесь, пожалуйста, слева и справа
В двоякое это лицо.
Не верьте ему!
Не давайте Гамлетику
Таить между фраз и поз
Двуязыкую ту гомилетику,
Его раздвоенья психоз.
Двойник!
Раздвоение!
Призрак романтики!
Пустые блужданья раздвоенных душ!
Такой романтизм, запредельный туман такой
Как падаль смердит почему ж?
Доказано ясно:
двуликие янусы
В былое глядятся, косить перестав,
И манна надземности, манна гуманности
Химический свой изменила состав.
Наукой давно это званье прочитано,
Небесный подарок на слух и на вид.
Сегодня, как герцогский титул, звучит оно:
Дихлордиэтилсульфид.
Вот — пища мессий, Моисеева манна
С подливкой из хлора
или мышьяка.
Моисей!
И Мессия!
И Цезарь!
Осанна!
И — черным крестом бомбовоз в облака.
Другой у романтики вид и повадка —
Вид бравого унтера.
Странно,
когда
В шкафу у кого-нибудь, словно крылатка,
Двойник старомодный пылится года.
Откуда досуг и откуда терпенье?
К лицу ли кому-нибудь ветошь отца?
Бредет Достоевский по Западу тенью,
Царапает когтем двойные сердца.
И чувства выходят из панцирей крабьих,
Из раковин злобы, безделья и мук, —
И сын генеральский,
и гетманский правнук,
И прусского юнкера выродок-внук
Встают в униформе на окрик и стук.
Ступайте, ищите Алеш Карамазовых
В святых легионах, в муштре и строю,
Когда они в масках противогазовых
Фильтруют блаженную душу свою.
Резина раздулась, и хобот — в одышке,
И дует Исус респиратору в зад.
И кажется,
князь — христианнейший Мышкин —
И тот подтянулся, как бравый солдат!
Значит, гнусавый, и вас таки
Завлекли просветители те —
И выросли хвостики свастики
На вашем смиренном кресте!
И, лихо намуслив холеные усики
И наглые личики выпятив в глянце,
Безумствуют черногвардейцы, исусики,
Прозелиты святой сигуранцы.
А Гамлет колеблется?
Все церемонии
Отброшены в мире таком.
Принц Дании!
Слышите?
Принц Солдафонии
Зовет вас к себе денщиком!
Забиться ли в башню надземную Гамлету?
В углу притаиться,
и прочь — ни на пядь!
Сегодня развязка трагедии впрямь не та,
Довольно вам руки ломать и стонать,
Ведь в башне той — снайперов черных засада,
В той башне, где рифмы из кости слоновой.
И рифмы умеют стрелять, если надо.
В кого они метят?
За Гамлетом слово.
Там с контрразведчиком рядом поэтики
Стоят — крестоносцы святого полка,
Пройдя сокращенные курсы эстетики
Погромов Петлюры, расправ Колчака.
За горло ее, как убийцу, — беспечность
Гуманных, коварных отравленных слов!
Одна настоящая есть человечность —
В ленинской правде последних боев.
Меж новым и старым —
все разведены мосты.
Разъят на два лагеря век.
Смерть черному Гамлету,
принцу Терпимости,
Чтоб в боях родился человек!
На место в бою —
не вслепую брести,
А твердо к нему идти:
Учиться у класса любви и ненависти,
Учиться у класса расти.
Стань вровень с другими, простыми бойцами,
Где каждый привычный к боям рудокоп
Научит — противника мерить глазами,
Научит — противнику целиться в лоб.