Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

Кто скажет, кто помнит историю боя,
Историю гордых боями годин?
Где пляшет Азова лицо голубое
И морщится рябью весенних путин?

Вот в окнах проносится старая церковь,
У поля подкошенная на краю.
И вечер. И вечер, на взморье померкнув,
Смывает осеннюю краску свою.

Большая страна, где свобода и труд
Решают, что сбудется, в будущем кроясь.
Какие бои человечество ждут —
А сколько, а сколько их было…
Но поезд

Гудком запевает. Но из-под колес,
Сминаясь, опять выпрямляются степи,
И трутся рессоры, и лязгают цепи.
И снова — гудок, доводящий до слез.

А горы-то в Грузию, видно, вернулись.
Дороги вперед устремляются все.
Дорога летит в лихорадочном пульсе,
Несется страна в первозданной красе.

Ты родина всех человеческих стран,
Ты родина Грузии! Здравствуй, Россия!
Какими дорогами ни колеси я,
Найду по морям, по полям, по кострам,

По горным тропам, за Азовом и Понтом —
Глаза золотые от хлеба твои,
И кожу, покрытую бисером потным,
И чащу, где льются в ночи соловьи.

Где рельсы и свищут, и льются, и стелют
Огни по уже пролетевшим огням,
Где конь мой Мерани ныряет в метели
В безжалостной жадности к будущим дням!

На ветхом списке «Вепхис ткаосани»
Цветная тушь и пурпур не померкли.
Вот вся земля в полуденном сиянье,
Вот опрокинут тополь в водном зеркале.

Как будто только что монашек истовый
Воскликнул: «Кшш!..» —
и пташка заметалась,
Потом он долго книгу перелистывал,
Но гостья в ней пернатая осталась.

Ее художник на листе привесил,
Ей перышки вздувает ветерок.
А рядом — всё родное поднебесье
Плывет, плывет, синея между строк.

Не сгинет пташка под охраной львиной
У башен руставелевских шаири.
Не сгинет семь столетий с половиной,
Вскормленная родимой яркой ширью.

Зеленый мир по-прежнему теснится
Пред витязем, сидящим у реки.
И тигры обступили ту страницу,
И лапами касаются строки.

И вспомнил витязь о «Висрамиани»,
О повести, похожей на печаль его.
Лицо любимой видит он в тумане,
В воде и в чаше — розовое зарево.

А там — второй в пустыне одичалой
Со звездами родными говорит.
И только слово песни прозвучало,
Небесный свод сочувствием горит.

Так переписчик и художник рядом
Усердствуют в товарищеском рвенье,
И дивным облекается нарядом
Страница в миг ее возникновенья.

И в ней сквозят Иран и Византия
Дымками благовоний, пестрой пряжей.
Синеет даль, синеют льды седые,
Синеют пропасти родимых кряжей.

Художник — тоже витязь, полный
доблестным
Восторгом и любовью беззаветной,
Как бы в ночи разбужен ранним проблеском
Иль пеньем петуха передрассветным.

Не целовал он древа крестной муки,
Не кланялся языческим божкам.
Сжимали кисть его сухие руки,
И покорялись формы тем рукам.

Как Тариэла Автандил, бывало,
Художника вел переписчик грамотный,
И дружба их народу отдавала
Богатство этой были незапамятной.

Был слышен переклик дозоров башенных
Из Тмогви, Вардзии, Бостан-калаки
И дальний конский топот —
в ошарашенных,
Разбуженных расселинах во мраке.

И, бодрствуя в каморке полунощной,
Трудясь над дивным вымыслом поэта,
Для Грузии своей, грядущей, мощной,
Сокровище они хранили это

И свечи жгли… А между тем под спудом
Горело пламя слова ярче свеч,
Чтобы своим простым и вольным чудом
Врагов отчизны беспощадно жечь!

Кто сказал, что мала она ростом,
Моя родина в сердце Кавказа?
Кто измерил по кручам и звездам
Кругозор, неохватный для глаза?

Пусть в горах заливается буря,
Вечных льдов разгорится блистанье,
С храбрым витязем в тигровой шкуре
На века обручится Нестани…

Нет, у нас небосвод не принижен,
Не зачахнут орлиные крылья.
Наши скалы над крышами хижин
Для орленка всё небо открыли.

Не в саду, обнесенном оградой,
Ветерок обвевал его слабый.
Если б не было на небе радуг,
Вдохновенная мысль не росла бы.

Здесь горят, как алмазные грани,
Вековые развалины Гори,
Здесь луна — словно щит Амирани,
Колыбель — словно мощные взгорья.