Анна Митрофанова - Литературный оверлок. Выпуск №1 / 2018

Она говорила, что ничего не ест. Хочет купить колбасы, но приходит в магазин, смотрит на полки и уходит. «Не знаю я, чего там брать. Так много этих колбас. Я ведь не разбираюсь. Чего? Нет, не надо. Ты тоже не разбираешься». Я тогда не поняла её. А тут – зашла по пути в магазин и дошло – да, не разбираюсь. В этих переполненных полках, на которых пустота.

«Что это за мужик с тобой приехал?», – спрашивала бабушка по телефону, в ответ на первую за много лет правду. Она часто говорила, что боится за меня. По телевизору показывают страшные вещи про сожжённых девочек. А где я – никогда неизвестно. Тяжело дышалось, но я вела его с собой.

«Вот, бабуль, мужик, знакомься».

«А я на рынок ходила, там Любку встретила, да. Как её фамилия? Да что ж такое. Совсем в голове каша».

Щи, картошка, тушёная капуста. «Сынок, ты на кровать не садись». На кровать садиться нельзя, потому что её недавно стирали. А из сервизов нельзя пить, потому что они красивые. Их до праздников берегут, как и жизнь.

«А ты что, работаешь? С семьёй живёшь? В квартире? А почему ты не бреешься?»

«Ну что ты стоишь, щи остынут! Чего ты встала! Дай-ка сюда, сама налью! Давай быстрей, чего стоишь?» «Щи остынут!» «Чай остынет!» «Неси быстрей!».

«Сынок, ты что не садишься? Как „не устал“. Ходили в такую даль. Эта тебя соблазнила в село идти?»

Тяжело дышалось. «Зачем?», – спрашивала. «У тебя руки трясутся, давай я налью», – просила. «Говори всё, как есть. По телефону опять меня будешь спрашивать про мужиков», – говорила ей. И ещё что-то говорила, и злилась. А она не слышала меня. Больше, чем обычно, была кем-то – не собой. Больше, чем обычно, я не узнавала её. И, в то же время, открывалось иное. Маленькая, согнувшаяся, совсем ребёнок. Один глаз не видит. Ноги еле ходят. Ей страшно. И одиноко. Я ведь никогда не видела бабушку. Но злость, отчуждённость – пересиливали меня. Так мы и смотрели друг на друга, не видя.

«Почему не ешь? Почему нет аппетита? Ты чего расстроена? Что школу нынче пропустила?»

«Тебе, сынок, не надо на работу ходить, а ей-то в университет».

Начавшаяся метель мотала нас из стороны в сторону, пока шли до автовокзала. Он держал меня за руку, чтобы не упала на своей скользкой подошве. Автобус до города отходил через час. Мы не знали, как проживём этот и следующий день.

– Хватит орать, – ласково обратилась Оля к выкипавшему чайнику. Она опаздывала в институт. Пыталась сохранить в этом городе свой ритм и спокойствие, но всё равно торопилась.

У входа в метро Оля столкнулась с двумя женщинами. Как это здесь часто бывает, они смотрели сквозь неё, видя перед собой лишь конечную цель, к которой направлялись за чем-то, но не человека, встретившегося на пути к ней. Они несколько секунд не могли разойтись – Олю всё ещё воспринимали как что-то прозрачное и эфемерное, или, может быть, как картинку из картона. А она намеренно застыла и наблюдала за слепыми метаниями. Оля услышала обрывки разговора:

– Я думала, это просто выражение такое – перерезало поездом…

– Нет, как есть, разрезало. Говорят, она это от одиночества.

Минув женщин, Оля всё же заторопилась, стремясь, как и они, к цели – на пару. Только лишь через несколько дней это небольшое происшествие всплыло у неё в голове, когда в Интернете она набрела на статью о женщине, бросившейся под поезд. В первый раз женщина ложилась под пассажирский, но её успели вытащить. Отвели в больницу. А потом отпустили. И она легла под товарняк.

Но об этом Оля прочитала гораздо позже. А в то утро она ехала в институт и наблюдала за людьми, спрятавшимися в телефоны. Оля чувствовала, что здесь в ней с каждым днём растёт это желание – спрятаться. Она боялась его. Но ещё больше боялась этих нависающих отовсюду конструкций, голосов. Людей, шагающих сквозь тебя.

В вагон зашли отец и сын, встали поблизости от Оли. Отец нёс рюкзак сына, на котором были изображены дети, держащиеся за руки. Оля мечтала о таком в детстве, но ещё больше – побыть с мамой, которой никогда не бывало дома. Она работала в косметической компании, где и продавали, помимо прочего, такие рюкзаки. Вчера мама звонила ей и среди обычных фраз, которые ничего не значили и были столь функциональны (а может быть и менее), как фраза «передайте, пожалуйста, за проезд», она вдруг сказала:

– Мы с тобой бродяги, Оль.

– Что? Почему?

Оля ухватилась за эти слова и впервые прислушалась к голосу матери, прорвалась через слои ваты, вставшие между ними уже очень давно.