Софья Хромченко - Добрая память

Варя лицом побелела: «Нелепость!».
А на селе говорили о том,
Что занимал он хорошее место, –
Освобождая, пеклись о другом.

И верно: прислали ветеринара –
Павлу не ровня, названье одно,
Слухи зато хорошо собирал он.
«Стукач», – говорили, косясь на него.

В селе еще нескольких арестовали…
Павел, узнала Варвара, скрывал,
Что в районцентр его вызывали,
Где доносить на крестьян отказал.

Ветврачу новому очень хотелось
Авторитет поскорей заслужить,
И проявил он изрядную «смелость»,
Взявшись предшественника чернить.

«Народа враг», – сказывал. Путались люди:
Павел был добрым помощником им,
Но что как, и верно, преступник вдруг будет?
Варе грозить стали: «Дом твой спалим!

Езжай!» Варя голову гордо носила.
Не ехала – мнилось: бежала б она.
«Следить прислан, шельма! – Матвей пояснил ей. –
Варвара Прокофьевна, вам здесь беда.

К сыну езжайте. Коль муж ваш вернется,
Вас, верно, сумеет у сына сыскать», –
Матвей наугад говорил что придется:
Надо сестру зятя было спасать.

Варя уехала. Первенца-сына
В семнадцать годочков Бог дал ей родить.
Павел недаром гордился Ефимом –
Тот с детства хотел на отца походить.

Умный, прилежный, толково учился.
Учил и родитель работе своей –
Часто при Павле Ефим находился
И знал все секреты отцовские в ней.

Ефим тоже сделался ветеринаром:
Первым в родне кончил он институт,
Работать его в Подмосковье послали.
Здесь принял мать – обрела свой приют.

(У Павла и Вари была еще дочка –
Вера. Замужняя. Им подарить
Дети успели по два уж внучочка,
И чаяло вновь прибавление быть.)

Варя о муже страдала безмерно.
Хорошей женой она Павлу была:
Доброй хозяйкой, заботливой, верной.
А думалось: быть еще лучше могла.

Матрена в печали ее утешала –
В Москве повидались. Боялась за дочь:
Кабы ареста над той не бывало,
А то ведь придут, как за Павлом-то…в ночь.

С Грушей тревогою мать поделилась –
Приехала ту навестить. Один взгляд –
Что и Груша в беде, ей мгновенно открылось:
Глаза помутневшие, губы дрожат.

«Что с тобой?!» – «Мамочка, жалко мне Варю». –
«Жалко-то жалко, но дело не в том,
Детьми от меня ничего не скрывали,
А нынче… Повздорила, что ли, с Петром?

Не обижай его, Груша, не надо.
Он в доме хозяин, в семью всё несет,
Коли и в чем согрубил без огляда,
Остуды в любви бабья кротость спасет.

«Ой ли?» – «А ты на меня не равняйся!
Я не пример, сама думать должна.
Судьба Петра трудная… Мужу покайся,
Что не права, – жене мудрость нужна».

Груша заплакала: «Он ушел, мама!
Петя ушел!» – «Как ушел?! Почему?!
Куда?!» – «Ох, родимая, если б я знала!
Петечку я больше жизни люблю.

Разве, скажи сама, худо мы жили?
Жили в любви… Вспоминаю теперь,
Как нашего Ванечку мы хоронили, –
Боль, а всё легче, чем нынче. Поверь!» –

«Груша, уймись. Ох, накликаешь горе! –
Воскликнула мать. – Да в уме ль ты своем?!» –
«Какой, мама, ум?! Со мной деточек трое,
Четвертый под сердцем – я чую нутром.

Брюхата я, мама…» – «А Петя-то знает?
Не схоже, голубушка, то на него,
Что четверых он детей оставляет!
Скажи правду: вышло у вас с ним чего?

Уж ты не таись». – «Правду я молвлю, мама, –
Голос у Груши был звонкий, живой,
Речь тороплива: – Вчера муж сказал мне,
Что жить он не станет уж больше со мной.

Собрал вещи, вышел. Как я голосила!
Мертвых и то в землю тише кладут.
Но по лицу его ясно мне было,
Что ничего не поделаешь тут.

Суров был лицом. Дочерьми поклянуся:
Обиды Петру от меня никакой!
Бывает, конечно, на мужа сержуся –
Лишнего слова не скажет со мной.

Мне своей службы не доверяет –
Обидно! Я б стала кому говорить?
Но гнев мой, мелькнув, так же скоро и тает,
Петя б не стал оттого уходить.

Он меня любит! Не словом сказался –
Лаской своей. Еще позавчера
Так жарко, так нежно со мной миловался…
И вдруг… он не знал, что беременна я.

Я еще Петечке не говорила –
Хотела увериться, после б узнал…»
Матрена тут Грушу в сердцах побранила:
«Дура! Сказала б, когда убегал!

Ах он подлец! Нет, не верю! Не верю!» –
Груши суровый мать встретила взгляд. –
«Если рожденных детей не жалеет,
Как нерожденный воротит назад?