Константин Гаёхо - Сомнамбула. Стихи

Нас не бьют – нет, не думай. Это я сгоряча.
Если что – мы, конечно, побьем себя сами.
На стене в ординаторской до сих пор висит портрет главврача.
Нет, не этого, а того – с усами.

Дорогой, так уж вышло. Не вышло бы как-нибудь гаже.
Досадно одно: в подштанниках или без
Наш главарь себя видит не Гитлером, и не Наполеоном даже,
А каким-то Славой. Славой Капээсэс.

Знаю, друг, это выглядит, будто пишу донос.
Я и сам в прошлой жизни мнил себя санитаром.
Не хочу, не хочу, не хочу принимать всерьез…
Извини, я опять… Здравствуй, дедушка. С легким паром.

Я спокоен… спокоен… спокоен – как Штирлиц, как Будда.
И еще, знаешь, все-таки дело в том…
Отойдите, противные! Хватит! Я больше не буду!
Я уже под столом!

Забери меня, милый, отсюда.
Увези! Остальное потом…

Мы все дико красивы, умны, и обласканы небесами.
День далек, а в ночи неважно, в которую сторону плыть.
Телефонная книга полнится мертвецами,
На столе поллитруха, и не с кем поговорить.

Разговаривать с мертвыми – словно петь Орфеем,
А живые ведь могут ответить, что-то спросить, поставить в тупик.
Я всегда притворялся – то волшебником, то злодеем…
Рифма – так себе, да и ритм – то не ритм, а лишь нервный тик.

Или так: раствориться в чужом монологе
Между словом «привет» и «пока»,
И коньячная дурь… разговоры о боге…
Мы не любим гостей. То есть любим, но лучше издалека.

Мы куда-то плывем, и не кажется жизнь ни бесценной, ни тленной, пенной, бренной, богемной, надменной, настенной…
Стихли все голоса, всюду ночь, небо тычет мне в нос млечный путь.
Я ищу свой стакан и, схватившись за вымя вселенной,
Набираю твой номер, чтоб послушать гудки и уснуть.

Жданов съел все ромовые бабы,
А фашисты выпили всю воду.
Если б я был президентом, я бы
Отпустил жирафов на свободу,

Я бы сотворил олимпиаду,
Накамлал хорошую погоду,
А потом сказал бы: Дайте яду! —
Буду тем любезен я народу.

Не ищу нигде себе награду —
От Курил и до Восточной Польши
Я лишь восклицаю: Больше аду!
Больше аду! Больше аду! Больше!

Лучше всего – промолчать.
Что не спится тебе в ночи?
Спрячься, дружок, под кровать.
Только прошу, молчи!

Не надевай сапога,
Не нарушай уют.
Мы победим врага,
Только нас все равно убьют.

Не выходи за дверь,
Там и без нас много зла.
Там гуляет голодный зверь —
Только весна пришла.

Хочешь – встань, молока попей.
Не распускай языка.
Хочешь – меня убей,
Только наверняка.

Мчит беспечной колесницей равнодушных дней поток.
Где-то в Ницце, заграницей, кто-то тоже одинок,
кто-то смотрит в потолок, и усталые ресницы
запасают время впрок, как дежурный по больнице.
В нашей маленькой столице не отыщешь закуток,
чтоб забыться, затаиться… С кем пойти? Кому открыться?
Сочиняя небылицы и читая мимо строк,
кто-то смотрит в потолок. Мчит беспечной колесницей
бесконечных дней поток. И мелькают словно спицы
годы, книги, спины, лица, и страница за страницей
утекаешь сам в песок. Как-то так, наискосок.

Стихи рождаются из слез,
Но глупо доверять бумаге
Свою печаль и тайну грез,
Как руль от старой колымаги.

Стихи рождаются из рос —
Мерцают в утреннем тумане,
Порхают бликами в стакане,
Но как поймать их – вот вопрос…

…и как цветок растешь куда-то вдаль —
туда, где нет ни вздоха, ни ответа,
и время красит всех одною метой.
В той пустоте меж временем и Летой
ни пустоты, ни времени не жаль…