Наталья Исаенко: Свет на лезвии

Это простая задача,

Если сумеешь решить —

Если решишься иначе

Видеть, и помнить, и жить.

Летать рожденный! Что же ты

Едва подпрыгиваешь низко?

Мечтанья вялы и пусты…

Зато по плану и без риска

Текут, сгорая, день за днем,

Тоска становится покоем —

Мечтал ты, кажется, о нем? —

И вот уже подать рукою

До развенчания глупцов,

Что верят в детские забавы.

Ты сам поймешь в конце концов,

Как излечиться от отравы

Безумных грез, добра и зла —

Еще заботы не хватало!

А обветшавшие крыла,

Как вытертое покрывало.

Пустить в камин – и хватит снов,

Пора ползти, как все собратья,

И бестревожно стыть в объятьях

Своих заслуженных оков.

Когда Мироздание стало

Окружающей нас средой,

И датчики душ зашкалило

От контакта с дурной водой,

Ущерба самого главного

Учёные и не заметили:

Почти что вымерли ангелы,

Зато расплодились бесы.

В извилистых серых колодцах,

Вгрызаясь упорно всё глубже,

Живут миллионы уродцев,

Забывших о звёздах ненужных.

Они называют их «башни»

И очень гордятся собой,

Поскольку уродцам неважно,

Куда им ползти головой.

Люди глядят на небо

Из-за оконных рам,

Проводов и тюремных решеток,

Из-под колючей проволоки,

Через прицел телескопов,

В узкие прорези улиц,

Между высоток, столбов, оград…

И кажется им, что небо

Лишь кусок геометрии,

Делящей мир на квадраты,

Квартиры, плацдармы,

Расы, религии, буквы

Мертвых законов…

А небо глядит вниз

И все еще ждет.

По оврагам весна расплескала протоки,

От черёмух шалели в лесах соловьи,

И какой-то пацан в лейтенантской пилотке

По кукушке отсчитывал годы свои.

А она ему меряла – век, и по новой,

Чтоб хватило на всё, что захочет душа…

Под разрывы умолкнет – всего на полслова,

И опять заговором ведёт, не спеша.

Что устанут греметь и огонь, и железо,

Небо выплачет дымную с глаз пелену,

И восстанут берёзы убитого леса,

И задышит земля, и забудет войну.

…Там и ныне дурманит весна разноцветьем,

И к оврагам по талой воде не пройти,

Где кукушка упрямо пророчит бессмертье

Лейтенанту, которому нет двадцати.

Рассвет был тих. И воздух чист.

И пела иволга шальная,

Когда на чуть помятый лист

Легло: «Привет тебе, родная!»

Когда спокойно кто-то взял

Его в прицел на третьей фразе:

«Скажи… а долго ли стоял

Мой белый ирис в синей вазе?…»

Он торопит время. Он в волненье

Мостовую меряет шагами.

Белые летучие мгновенья

И снежинки тают под ногами.

А она спешит к нему счастливо

Через город, полный ожиданья,

Ветрена, капризна и красива —

Как само их первое свиданье.

Так бывает раз в тысячелетье —

Это взглядов соприкосновенье

И молчанье долгое, и эти

На губах застывшие мгновенья.

Он торопит время так беспечно! —

Повторится в вечности едва ли,

Как, смеясь, идёт она навстречу

Мимо вывески «Националя»…

Он ещё не знает, сколько с нею

Рядом виноватых и невинных.

Он ещё запомнит, леденея,

Воздух, разбивающий витрины,

Отражённые в зеркальном блике

Взрыв пространства. Судеб искривленье.

И с небес летящие на вскрике

Острые осколки и мгновенья.

Больше нельзя молчать —

Даже под дулом в спину.

Больше нельзя не знать,

Глядя куда-то мимо.

Рукопись не сгорит —

Слишком сыра от крови.

Как же душа болит

На перебитом слове…

Как ты теперь, одна

В выси такой над нами?

Это ли вся цена

За непродажность, Аня?

Стойте, кому дано,

С поднятой головою.

Скольким же всё равно

В сонном своём покое…

Будто война – не здесь.

Встали б, да неуместно…

Странная штука – честь.

Страшная, если честно.

Просто забыть – нельзя!

Правды взыскуя свыше,

В сердце того, кто слышит.

Как ты легко привыкаешь, страна,