София Евстигнеева - Лирика без границ. Часть 2

Что в чужой стороне, что в отчизне —
Всё враждебно, всё гадко, всё ложно…
Вы устали, устали от жизни —
Не принять этот факт невозможно.

Стали призраком горькой печали,
Вторя бедному сердцу живому…
Отчего же вы театр избрали
То ли склепом своим, то ли домом?

Там уставшему духу – не место!
Там ни ночью, ни днём – не спокойно.
О, как часто сурово, бесчестно
Там ведутся холодные войны!

И какие надменные лица
В этом каменном храме искусства!
О Эрик! Почему же певице
Предпочли вы открыть свои чувства?

Своё сердце, своё вдохновенье
Вы доверили ей, синеокой…
О, к чему было это вторженье
В это тёмное царство порока?

О, в ней жизнь пробудить вы сумели,
И за то – теперь сами в могиле.
Ради грёз, ради призрачной цели —
Погубили себя, погубили…

Нет покоя – лишь горькая стужа,
Боль и сумрак последних мгновений…
Да кому в этом театре был нужен
Одинокий и призрачный Гений?

Там великому духу – не место,
Не принять этот факт невозможно…
Да нигде на Земле, если честно —
Просто всё перед вами ничтожно!..

Живший, полагаясь на Создателя,
От своей судьбы бежавший прочь,
Жил-был человек с душой мечтателя.
Он любил лишь музыку и дочь.

Всё, чем он владел – лохмотья чёрные.
Не был он успешен и богат,
Но в руках волшебника, покорная,
Оживала скрипка, говорят.

И, как из священного источника,
Лился голос в солнечных лучах —
Пела его маленькая доченька,
Словно нежный ангел в небесах.

И взмывали звуки вереницею,
Сладостной гармонией дыша,
Будто бы у скрипочки с певицею
На двоих одна была душа.

Как был тот дуэт очарователен!..
Годы шли – того не превозмочь…
Где же человек с душой мечтателя,
Что любил лишь музыку и дочь?

Он ушёл, но молвил на прощание
Дочери, что Ангел будет с ней…
Сбудется ли это обещание?
Если суждено – то поскорей…

Он был ребёнком – крошечным созданием,
Едва вступившим в этот мир жестокий.
Уродливым, безмерно одиноким,
Осужденным на вечное страдание.

Что детство? Пустота. И мать несчастную
Всю жизнь он помнил, слышал её крики,
В глазах её читал лишь ужас дикий
И только слёзы ощущал под маскою.

Он был юнцом – талантливым посмешищем,
Познавшим суть людского сумасбродства
И тяжкий жребий своего уродства,
И смех толпы, в восторге рукоплещущей.

Что юность? Пыль, фиглярство, унижение,
И злость, и амплуа «Живого Трупа»,
Да зрители порой платили скупо
За втоптанное в землю вдохновение.

Он молод был – игрушка драгоценная
Для маленькой возлюбленной султана,
Убийца, шут, гроза Мазендерана
И разума сиянье неизменное.

Что молодость? Что зрелость? Выгорание.
Лишь образ смерти – вечный, неотступный,
Да жизнь, как чёрный замысел преступный,
Да бегство – от себя ли? – и молчание.

Что жизнь? Тюрьма для сумрачного Гения,
Всё для него – враждебное, чужое…
И в старости не ведал он покоя —
Любовь была его последним наваждением…

Вся жизнь его – печально-безответная…
Он не был свят, но кто его осудит?
Всё те же обезличенные люди,
Что мерно убивали в нём всё светлое…

В то дивное утро в прозрачных лучах
Мир солнце ласкало и грело,
У девушки-тролля искрилось в очах,
А девушка ласково пела: