Леонид Завальнюк - Три поэмы. В критическом сопровождении Александра Белого

Темным-темно.
И только печка пышет
Голубоватым медленным огнем.

Давным-давно
Уехал и не пишет,
А ты все жди, а ты грусти о нем,
Когда лежит над миром ночь такая,
А ветер в окна – память вороша,
А ветер, ни на миг не умолкая:
– Ты хороша!
Ты очень хороша!..
Разносит эхо далеко-далёко
Тоску нестройных птичьих голосов.

А может, то
Не журавлиный клёкот,
А уходящей молодости зов?..
Четвертый час по голым веткам сада
Холодный дождь не устает частить.
А может быть…
А может быть, не надо
Ни ожидать,
Ни думать,
Ни грустить?
А может, просто —
Сердце взять и бросить
Навстречу искрам нового огня,
Вот в эту осень,
В золотую осыпь
Назойливую память оброня?..

На тыщи лужиц лунный свет дробится.
Промозглый мрак все гуще, тяжелей.
Ты слышишь, почта —
Надо торопиться!
Ни сил и ни стараний не жалей!
Я не хочу, чтобы дозрела драма,
Я за героя своего боюсь!

Стучат.
– Войдите! Кто там?
– Телеграмма!
«Не поступил, но на год остаюсь».

Над целым миром стынет синь сквозная.
Льнет воронье к седому кедрачу.
– Год впереди. Как будешь жить?
– Не знаю.
– В слесарный цех пошел бы.
– Не хочу.
Поземки пряжа, тоньше паутинки,
Течет и обрывается вдали.
Изношены последние ботинки,
Истрачены последние рубли.
И ветер, сжалясь, пал к ногам и замер.
– Скажи, поэт, за что же я побит?
Пусть я не помню,
Сколько в сердце камер,
Зато я знаю,
Сколько в нем обид.

И знаю так, как знают колкость ости,
Как застарелым ранам знают счет.
Я б, может, стал
Таким врачом со злости,
Каких на свете не было еще.
Себя до капли выжму, как мочалу,
Но в институт —
Ты слышишь! —
Попаду!
– Ты все забыл.
– Я все начну сначала.
– Ну, а пока в слесарный…
– Не пойду…

У горожан курьерская походка.
Колючий иней пал на провода.
Декабрьская суровая погодка —
Сибирские седые холода.
Без сна три ночи.
Сложная задача
Вдруг не смежит заиндевелых век.
По городу без цели, наудачу
Шагает любопытный человек.
Чуть сбавил шаг,
И снова дрожь забила.
А ветер в душу, крупкою соря.
Нет! Что угодно, только не зубило.
Чтоб только не назад,
Не в слесаря.

Стал на минуту.
Ноги – как поленья,
Глаза дырявой варежкой протер
И прочитал такое объявленье:
«Театру «Факел»
Нужен полотер».

Я слушаю с каким-то скверным чувством
Такие рассуждения, что, вот,
Поскольку уж не совладал с искусством,
Подамся я, пожалуй, на завод.
И лезет в цех с душою бородатой,
С одним талантом – наводить тоску.
Кому ты нужен,
Сонный соглядатай?
А ну-ка сгинь,
Не подходи к станку!
Здесь нужен люд,
Который рвется в драку,
Чтоб сотней дел
Венчать десяток слов.
Я, автор многочисленного брака,
Я знаю, что такое ремесло.
Обжегся раз, и больше не полезу.
Из всей науки вынес я одно —
Прочувствовать «печенками» железо,
Как цвет, как стих, —
Не каждому дано.

Не тратя сил,
Научишься не шибко.
И если лбом о стену – медь о медь,
Прок невелик.
Учиться на ошибках,
Как видно, тоже надобно уметь.
Не много толку,
Если вдруг, потупясь,
Врагам на радость и себе на зло,
Ты оправдаешь собственную глупость
Нелепым и смешным
«Не повезло»…

Ты грохнись так, чтоб затрещали кости,
И никого виновным не зови.
Пусть каждый промах
Дозой доброй злости,
Как шаг вперед,
Останется в крови.
И если каждый пень и каждый камень,
Что жизнь поставит,
К тридцати годам
Ты будешь помнить только синяками, —
Я сто небитых за тебя отдам.

Электрика рачительной рукою
Протерты люстры и потушен свет.
Минуты театрального покоя —
Спектакля нет и репетиций нет.
Смолк ненадолго шум неугомонный,
Короткий день к закату повернул.
На смертном ложе
Юной Дездемоны
Художник-исполнитель прикорнул.
Все как-то очень странно и нелепо:
Скрестив зеленоватые лучи,
Лежит недорисованное небо,
Торчат средневековые мечи…

Эх, мне б сюда!
Я не был бы в накладе.
Здесь высшая профессия нужна:
Здесь при скупом до юмора окладе
Работа до трагичного сложна.
Но ты взгляни на этот щит, на плотик —
Сработаны не на день, а навек.
Запомни, брат, что театральный плотник —
Поистине великий человек.
Да! Недоволен!
Требует и просит,
Чтоб по труду
К расценкам подошли!
Но он театра ни за что не бросит,
Не побежит на длинные рубли.