«если есть справедливость где-то,
почему нас не любит христос?
в этом мире нечестные судьи,
и наградой мне будет – плеть.
почему умирают люди,
когда звери должны умереть?»
меня звали пашей,
павликом,
павлом,
но чаще звали умирать.
их голоса мы слышали
рваными ранами.
останавливались. и бежали опять.
меня звали демоном,
господом,
ангелом,
и все равно —
приносили плаху.
мы бежали
и останавливались.
бежали
и
останавливались,
упоенные горьким страхом.
они кричали нам вслед что-то вроде:
«постойте!
вы недостойны!
задохнитесь в своей блевоте!»
мы бежали в крови и поте:
мы,
маленькие дети,
играющие в доту,
и в гта,
жалко, что жизнь не игра.
жалко, что смерть не игра,
мы бежали
и бежали
и бежали,
будто нам умирать пора,
будто все священные скрижали,
все отравленные кинжалы
отданы богу Ра,
со’жжены им вчера
(нам не найти вчера,
нам не достать вчера).
остановившись
смотрели мы вслед
улетающим птицам,
трофеям от старых побед
(вот только новых нет),
и вереницам
горящих стрел,
пронзающих тонкую грудь —
прошлого не вернуть.
даже вчера – не вернуть.
а они смотрели
на пылающий закат,
горящий, как око выпускника
после второго бокала вина.
или как око Ра.
третие Око Ра.
нет,
поживем пока.
и побежим пока.
они смотрели
как наши пятки горят,
пиная дырявый асфальт,
весь в трещинах
и в слезах —
наших тобой слезах —
наших с тобой.
опять.
они смотрели
и отдыхали,
пронзая наш мир клинками
и нас самих взглядом.
они смотрели
и отдыхали,
думая,
что мы далеко не сбежим,
ведь некуда бежать,
мира нет,
понимаете?
мира нет.
есть только режим:
безззззвучный режим.
есть только гордая
молодая стать
и честь.
а мира нет, понимаете?
мира нет.
но мы бежали,
останавливаясь,
чтобы окунуть ноги в море,
почувствовать,
как они тонут,
запрыгнуть туда с головой
и утопить горе.
и снова бежать.
не к миру,
а к жизни.
к людям.
я посмотрел на них через призму,
без предрассудков,
иллюзий.
а людей не осталось.
жаль.
меня звали пашей,
павликом,
павлом.
меня победила печаль.
говорили мы с ним голосами
страшно-выжженных, глупо-распятых:
говорили, что бог, мол, не с нами,
говорили, что мир, мол, не сладок.
только вот потеряли мы правду
(где же правда, коль столько здесь воен) —
он поставил великую ставку,
а платить за нее не готов он.
не готов принимать он падение
всей морали, как будто рима.
для меня приговор в исполнении,
для него не вступил он в силу.
для меня декаданс – это празднество,
для меня затемнение – солнце.
только что-то внутри не ладится,
только что-то внутри не бьется.
оттого-то мы стали распятыми
на своем же скелете – так глупо!
и покрылась вся кожа пятнами —
непонятными пятнами трупа.
оттого-то мы выжгли пламенем
изнутри прогоревшие кости —
только что-то опять не ладится,
только сердце опять не бьется.
говорили мы с ним голосами,
погибавших за честь солдатов:
говорили, что бог, мол, не с нами,
говорили, что мир, мол, не сладок.
заходи и садись, мой путник. я не сплю уже третьи сутки, в полумраке брожу по храму, что даёт мне возможность жить. этот храм отсечен на склоне, а вокруг лишь война и голод, но святые нашего храма позволяют горе запить. хочешь я расскажу тебе притчу? это в нашей деревне случилось. путник, я расскажу тебе сказку, и ты тоже упустишь сон.
в нашем храме уж много столетий только солнце на небе, и в сети оно ловит случайных прохожих, что как ты приходят ко мне. ходят слухи, что в этих стенах, когда я ещё старцем не был, жила девушка с книгой под мышкой, удивительной красоты. и была эта леди Актрисой, все эмоции – за кулисой, в жизни только обет безбрачия и серьезный и грустный вид. но на небе сгущались тучи – то бог Тьмы и Ночи могучий нагнетает огонь несчастий, невозможной и ложной любви. он послал ей навстречу Художника, уточненного парня и сложного, и влюбилась Актриса в беспамятстве в этот сгусток света и снов. но Художник сквернеет характером, становится глупым и бабником, а сердце Актрисы сжимается, и чахнет она на глазах.
Читать дальше