Елена Крюкова - Память

Сгорит мой Вавилон! Сгорит дотла.
Я так любила – в сердце нищеты,
В обломках досок, где жила-плыла, —
Кремль ненаглядной, женской красоты.
Я церкву каждую, как тетку во платках,
За шею обнимала, омоча
Слезами грудь ей… Ты живи в веках.
А я сгорю. Такая я свеча.
А я сожгусь. Истлеет в пепел нить.
Развышьет сажа вьюжную парчу.

О, если б Время злое загасить
Всей жизнью бедной,
голой, —
как свечу…

Нынче я прощаю всех, кто меня замучил.
Брызнет нимбом яркий смех – звездою падучей.

Вот и мученица я!.. Вниз гляжу, незрима:
Вот и вся моя семья – в небе херувимы.

Ну, а вы, родные, вы?!.. – Жалкие людишки!..
Не сносить вам головы, не казать подмышки.

Выгорел мой век дотла – черною обедней.
За подачкой из горл а я стою последней.

Снегом я – за ратью рать – сыплюсь миру в раны.
Мне не страшно умирать: лисьей песней стану.

Стану волчьей хрипотой, хищной и святою, —
Закружусь над молодой головой златою…

Как завою, запою! Как забьюсь колюче
Я – у жизни на краю – в судорге падучей!

А златая голова задерется в небо…
Слышишь, я жива, жива!.. Сыплюсь белым хлебом!

Сыплюсь черным снегом вниз! Языком горячим
Всю лижу живую жизнь в конуре собачьей!

Всех целую с вышины! Ветром обнимаю!
Всех – от мира до войны – кровью укрываю…

Прибивали ко Кресту?!.. Снег кропили алым?!..
Всех до горла замету смертным одеялом.

Штопка, вязка, птичий пух, шерстяная замять…
Плачет псом небесный дух. Воет волком память.

Сердце – наледь.
Кости – лед.

…В кабаке постылом
Я вливаю кружку в рот с занебесной силой.

И, кругом покуда смех, чад и грех вонючий, —
Плача, я прощаю всех, кто меня замучил.

Мы вся семья слепые. Мы по миру идем.
Пока мы все живые. Под снегом и дождем.
На ощупь жму медяшку. И языком лижу.
Оглодки, кости, кашку в котомку я сложу.
На матери наверчен мохнатый ком платков.
Медведи мы, наверно, да нет у нас клыков.
Заплата на заплате. И пятка так боса.
Подайте, тети, дяди, серебряны глаза!
Подайте ближе блюдо, а выхвачу я сам.
Огрызки – это чудо, и чудо – стыд и срам.
И чудо – все не видеть, в дрань кутаться, дышать,
Цыпленка не обидеть и близ ларька стоять,
Стоять близ яркой лавки, где богатеи жрут…
Вдыхать, навроде шавки, и чуять: все умрут.
И мы: отец в отрепьях, мать в затрапезке, я —
Земли великолепье, небесная семья —
Счастливые, слепые, умрем зимой, во сне,
Когда снега косые, в серебряном огне.

Вы ешьте, пейте сладко. Обиды не держу.
На мир босою пяткой я нежно погляжу.
А мир простой, жестокий, ожог, – как от огня,
Как вбитый гвоздь – до срока, как голая ступня,
Как два – на роговице – отчаянных бельма,
Как под рогаткой – птица, сошедшая с ума.

…Овидий, я тебя так слепо вижу —
Так: лысым камнем сквозь стекло воды.
Телега скриплая. И бык кроваво-рыжий
Тебя везет, вывозит из беды.
Ну ты и влип. Лоб белым терном крупка
Лед я ная обвила. Кровь течет.
Ты – кости-кожа. Шаг по снегу хрупкий.
Наст выдержит. Не танец, не полет.
Сшил кожаный колпак себе иголкой,
Похищенной в избе: дрожит губа
Скифянки старой. Песнь заводят волки.
Уж ведаешь в рыбалке, мукомолке.
Снег лепит в грудь. Судьба. Опять судьба.

Веселая судьба!.. – скрипи зубами.
Завидная судьба!.. – достань из губ
Застывших – свист. Соленый, меж снегами
Зверь моря спит. И дышит.
Вот изгиб
Зеленой кожи дрогнул – и брезгливо
Пошел, поплыл, смарагдом над стопой
Босой – завис… Да, хлебом люди живы.
И ты, старик, изгой, – пока живой,
Пошарь за пазухой, за кожаной подкладкой,
Достань кусок, слежал, колюч, тяжел, —
О, хлеб Любви!.. – ешь, плачь, с ладони, сладко… —
…хлеб Родины!.. – дух в ноздри не вошел —
Копьем вонзился – под ребро – навылет:
Язык, зачуй, – шершавая рука, —
Старик, твой лоб Борей пилою пилит,
А снеговые лохмы – близ виска
Трясутся на ветру, – глотай свободу,
Грызи и нюхай счастия ломоть!
Настанет ночь. В заливе нету брода.
И лед. И грязь. И тьму не побороть.
И ты один, в плаще, что сгрызли мыши,
Стоишь на мерзлом, бычьем берегу,
Хлеб в рот пихаешь, плачешь и не дышишь,
И слезы замерзают на бегу
В русл а х морщин, в оврагах щек голодных, —
Ты отираешь голой их рукой,
Седой мужик, Овидий, раб свободный, —
Хлеб на зубах, посыпанный тоской,