Виктория Мамонова - Ось складки (сборник)

заканчиваю не могу тебя утомлять
завтра опять в семь вставать
следующее письмо
непременно будет
о яблоках об апельсинах
о сливах синих
и твоей гениальности
voilà!

Распределенность присутствия
по суетливым деталям плана,
по организации топохрона сада;

повседневность скроена ладно:
открыта и многолюдна,
веет всюду, застревает всюду
в наличном дознании,
на ветру развевается парусом,
намечая исход и радиус
беговой окружности,

при прочих
схематизме и суженности.

Взгляд ищет опору,
кого-то / что-то ищет
в обозримом хронотопе сада,
видит следы, отчеты и сдвиги —
вериги, но они утешают
узнаванием в границах воления.

Взгляд, в общем, довлеет
над частным, что мнится целым,
деревом, что весь лес и дерево,
человеком, что не совсем человек, —
суть способы уплотнения и означения,
присутствия, бег.

Хотя как может самодознание
смириться с отсутствием порядка,
с топологическим перетеканием
фигуры и фона
в нечто иное?…

трепетание листвы пробелы
их надлежит заполнить

орнамент равноудаленных вершин
наслоения звук тонет

непроизнесенное слово
краснеет бьется исходит кровью
нас двое

канатоходец горизонта знак
курсив дрожит дробью

острова мерно всплывающих пауз
обнаружения груз слова

В момент сингулярности ритм настоящего останавливается:
стрела застревает близ цели, движение кристаллизуется,
оползень застывает студнем, Зенон раскачивается на стуле;
апория доказана: в момент сингулярности настоящее зрячее;
из рода в род становящийся всуе ты идешь чрез его коридор.

Слепое пятно в глазу скрывает изменчивые плазменные дали,
плавно переходящие из воды в пламень, из пламени в камень;
спорные дали, мыслящие себя как стаи перелетных птиц: спиц
шестого, седьмого, восьмого… измерений от даты обретения,
фрагментирующиеся на языки, семьи, народы, истории, страны.

Рано обгонять черепаху – Зенон поплелся на кухню за киафом:
набор свойств, обернутый в ткани привычного невосприятия,
не может смириться (и только) с принятием другой реальности
для утконоса, дельфина, пчелиного роя, блошки, ангела, чина.
Все вероятности картин мира – калейдоскоп – в одном миге.

…шли по пятам три барса, лис и медведь,
следы мои на бескрайней земле стирая,
символы мои засыпая то палой листвой,
то снежной тоской, то шерстью линялой;
год подгонял днями, свистел, точно плеть.

А по уступам нагорья не отставая за нами
темным облаком ночью, пламенем днем
следовал хитроумный и могучий Хирон.
Ведь что-то его побуждало, что-то влекло?
Но вот что? – До сих пор тайна: хотел ли он
присоединиться к их мрачной травле или,
может, вмешаться, чтобы что-то спасти?!

Выяснилось потом, был исполин уставшим,
продрогшим в столетних объятьях Борея, —
он плелся из любопытства, не думая ни о чем.

Следов моих становилось всё меньше,
а те, что не поддавались сразу – зияли
цветочной раной, не рубцуясь, не засыхая, —
их раздавали пряниками с ванилью, корицей
потешные скоморохи, умные и безлицые,
зацелованное дурачье.

Да, мне странным казалось упрямство
нести письмена на стороны света и мрака
к какому-то мифическому адресату, чье имя
я не распознала и не смогла прочесть.

Но к чести сказать или, напротив, в проклятие
все мои стертые литеры-знаки как заклятия
проступили на лбах прожорливой рати.

Три барса, лис и медведь и с ними кентавр
в своих личных свидетельствах, ранах и тайнах
предстанут теми самыми письменами,
что они старательно за мной затушевали,
вытесняя из тени тень, высветляя светом свет.

Пока крик не наполнился голосом проявленное
осторожничает со способом выражения Тексты
растут небоскребами поперек и вдоль течения
языка Погребенные всходят через тела новых
хотя перекодировка истин(ы) сокращает движение
Описания вносят порядок и короткие разряжения
что кормит зрение не всегда настраивает и слух
История начинается с конца истока око за око
В сущности испуг был образом неговорения вслух
когда всякая речь отречение течь птичья взвесь
Топографическое «здесь» длит «после» в «здесь»
не криком но всхлипом не всхлипом так полипом
Проявленное себя кажет в пружинящих явлениях
силы среды и созревающего внутри сопротивления