Любовь Звягинцева - Ищу повод жить (сборник)

– Валяй! Входи! – басом ответили за дверью.

Ватага ввалилась в дом. За столом сидел Колька-Воробей (по фамилии Воробьёв), здоровый сорокалетний мужик, механизатор «широкого профиля».

Иван с «широким профилем» был согласен, так как Колька действительно был широк в кости.

Вся деревня осуждала Кольку-Воробья за то, что он по полгода жил «по чужим дворам», преимущественно у вдов. «Летает, как воробей!» – возмущались замужние бабы.

Колька-Воробей искренне обрадовался. Он был немного пьян, весел и в хорошем настроении.

– Валяйте, пойте! – приказал он.

Дети пели, как и полагалось, старательно.

– Я вам дам «баусень»! – донеслось из кухонного чулана. (Это Клашка вылезла из подпола.)

– Клаш-ка! Не порть хор! А не то… – грозно, по слогам, крикнул Воробей. – Пойте!!!

И Колька начал дирижировать вилкой, на которую был нанизан солёный огурец.

Дети, как заворожённые, уставились на этот огурец и робко продолжали:

– Как это нету? – возмутился Колька-Воробей. – А я кто?

– Хозяин, хозяин, – заискивающе проговорила Клашка и стала оттеснять «хор» к двери.

– Так я хозяин или нет? – продолжал Колька пытать Клашку.

Клашка спустила певцов с крыльца, так ничем и не угостив, и побежала ублажать Воробья.

А дети продолжали колядовать…

На следующее утро…

Выйдя во двор, Клашка ахнула: поленница дров была развалена, да и дров заметно поубавилось.

Широкая протоптанная тропа вела к плетню, соседствующему с огородом бабки Варвары. Около стены бабкиного дома валялось множество поленьев, частично уложенных в свежую поленницу.

– Мои ж дрова-то! – возопила Клашка.

Она, злясь, поддела ногой снежную тропу, и из-под снега выскочило полено. Задыхаясь от гнева, Клашка забросила это полено почему-то в сторону дома бабки Варвары.

И тут… из-под снега показалась галоша.

– А! – злорадно обрадовалась Клашка. – Вот по галоше-то я и узнаю, кто это сделал!

Участковый милиционер Мишка Колобанов, морщась, но терпеливо (долг обязывал) выслушал Клашкин «вопёж».

– Вот! – Клашка положила на стол галошу. – Твоя работа!

– Это почему моя? – испугался Колобанов. – Да и размер не мой.

Клашка хитро ухмыльнулась:

– Всё шутишь? А ведь тебе искать, чья это галоша.

Клашка специально «ударила» слово «тебе» и сжатыми кулаками потрясла в сторону присутствующих в кабинете людей.

– Ладно, – вяло сказал Колобанов, – пиши заявление. Без заявления не могу.

Клашка нацарапала «зыевление», сделав кучу ошибок, на которые Мишка (почему-то) не обратил внимания, и пошла к двери.

– Стой! – внезапно остановил её Колобанов. – Искать, говоришь… А ну, подь сюда!

Клашка вызывающе подошла.

– Сымай правый сапог! – приказал Колобанов.

– Это ещё зачем?

– Увидишь!

Клашка наклонилась и обнаружила на правом валенке отсутствие галоши…

С тех пор за глаза Клашку стали называть «Клашка-Галоша».

Иван пас телят, мирно погрузившись в безмятежный детский сон под любимым кустиком. Телята паслись сами, аппетитно поедая клевер и прочие сочные травы с запретного поля, предназначенного для будущего зимнего силоса.

«Ни одна травинка не должна исчезнуть с поля!» – кричали ежедневно у себя в правлении председатель и другие начальники.

Что кричали в правлении, Ивану не было слышно во сне, а телятам на этот запрет было глубоко на… Они обожали своего юного пастушка и спокойно, без нервотрепки, набирали положенный вес.

Телята были детьми местного быка Тихона, который как истинный отец рьяно бдил своих многочисленных отпрысков. Ему не было безразлично, чем питаются его дети.

«Пусть жрут витамины, – думал бык, – а не какую-то там химию в виде силоса».

Именно поэтому Тихон любил Ивана, благодаря которому телята росли шустрыми, бодрыми, раскрепощёнными и здоровыми.

Иван в свою очередь любил Тихона за то, что тот отпугивал председателя – Гария Еремеевича, приехавшего специально из Москвы руководить колхозом. Колхозники окрестили нового председателя Еремеичем.

За постоянную спячку при исполнении служебных обязанностей председатель не мог ни уволить Ивана с работы, ни наказать выговором, так как десятилетний пастушок не числился в штате колхоза по причине несовершеннолетия.

Однако постоянные вопли председателя будили Ивана и мешали ему «пасти» телят, за что Иван и невзлюбил Еремеича.