Владимир Леонов - «Я родился в России». Юрий Бернадский

Самодостаточное и самостоятельное явление. Кто-то зажигает свечу, кто-то фонари, кто-то звёзды. А он… зажигает глаза других людей счастьем… и тонко связывает противоположности, контрасты и несовпадения в единый Марафон Жизни (буквально «быть тем же самыми»).

* * *

«Казус человека». Его двойственность.

Мы познаем Жизнь как женщину в молодости. Мы снимем с нее одежду фактов, различений, примет. Мы с придыханием владеем ее телом, насыщая собственную физиологию, живя в обманчивости, что мы познали все в ней – и анатомию, и физиологию, и характер, а капризы разложили на частности, сделав их простыми, незатейливыми и прямолинейными.

А вот когда мы хотим поймать ее душу, чтобы понять и навек сделать одалиской- прислужницей, рабыней, – душа жизни ускользает от нас, как ускользает взгляд даже любящей женщины. И только с годами мы понимаем, что тайна Женщины, Жизни, не в ней самой, а в нашем ослеплении своими мечтами и надеждами, идеалам и миражами. (Античный Еврипид в своих драмах воспользовался этим «казусом человека», чтобы отмежевать человеческую волю от божественной).

И Бернадский это понял и этим воспользовался:

Поэт музыкальности – мелодичного напевного стиха, обобщенного мотивом «народной мудрости» – мечтательного русского фольклора:

Для него, прежде всего, существует человек – живой, антропофил, конкретная явь сущего и – земля, на которой он работает.

Печать исторической эпохи лежит на всех делах Бернадского: обычный человек с его естественным стремлением к счастью, наслаждению и беспощадная страсть к творчеству; порой она сводит на нет все личные желания…

В поэзии – божественный, мудрый и сердечный. Явления, протекающие энергично и постоянно в его собственной натуре, вместившей не только мир русского, но и человечества русского:

Да, музе своей служит всегда с чувственным благородством; всю свою короткую мятежную жизнь стоит перед Ней в почетном карауле и выплачивает сполна дань всем великим явлениям, образам и мыслям, всему тому, что чувствует и вынашивает в себе Россия. Так свежо и целомудренно страстно им произносится и горячо объясняется:

Он, выражаясь фигурой речи, есть поэт – Торос Зримый, вешняя часть невелика, но подсознательно угадывается огромная глубина человека: лирика, мыслителя и воспевателя красоты. Сопоставимое, сличимость, идентичность с записью Мандельштама: « Немота – как кристаллическая нота, что до рождения чиста»:

Ум, доведенный до сжатой поэтической пружины – точный контур фигуры Бернадского. Жизнь осмысленного человека представляется ему как «…незримая связь Души со Вселенной… с Всевышним началом… Эта связь вдохновляет и преображает».

Но… звучит печаль Бернадского, как в легенде о « Летучем голландце» – он хочет пристать к берегу, но не может – о том, что « Небо с каждым из нас говорит… но услышать Нам, увы, недосуг». Ему становится не по себе, будто какая – то «длань незримо – роковая» накрывает нас темнотой «… И летим в облаках неизвестно куда » (Ю. Бернадский). Говоря языком образов, языком Тютчева: « Жи знь, как подстреленная птица, //Подняться хочет – и не может…// Нет ни полета, ни размаху».

Да, поэзия Бернадского – это поэзия охвата широты и смысла,, она – антипод, враг внешней «отрицательной узости» и «внутренней рептилии», дезавуирует предвкушаемое удовольствие о своем поэтическом мире как «сладкой вишенки».

Его метафора «Прогнозам вопреки» прочно прижилась в отечественной поэзии. И томится поэтика Бернадского, как деревенское молоко на печке, как нельзя вовремя всплывает фраза русского поэта Хлебникова (в переиначивании): «… смотрится, как глаза Бернадского»: