Вадим Месяц - Тщетный завтрак. Избранное. 1984–2014

Легран в парикмахерской на фоно
в трескучем эфире сквозь треск помех.
Как ты аккуратна, но все равно
в рабочей серьезности слышен смех.

«Сегодня для стрижки хороший день,
мой бог откровенен со мной одной,
глазами меня не спеша раздень».
А завтра у девушки выходной.

Сегодня для жизни хороший день,
я каждое утро привычно вру,
что место под солнцем заменит тень,
а ночь – вспышка памяти поутру.

Мы с вами знакомы давным-давно…
Да, я разговорчивый человек…
Легран в парикмахерской на фоно.
Последний день месяца. Первый снег.

Как бродяга, волочился за тобою листопад.
Ты загадывала числа и звонила наугад.
И в измученных конторах каждый правильный мужчина
отвечал «совсем не занят, и к тому же очень рад».

Как чумные, тормозили по обочинам такси,
предлагая вместо денег прокатиться за «мерси».
Ты же скромно отвечала то, что царственность походки
демонстрируется лучше без резиновых шасси.

И витрины превращались в перекрестный ряд зеркал.
Манекены виновато прикрывали свой оскал.
И за стойкой в темном баре мимолетный взгляд подруги
плавно рассыпáл цикуту в твой недопитый бокал.

По кирпичным переулкам дул кофейный ветерок.
В каждом городском отеле был похожий потолок.
День тянулся ровно столько, сколько нужно для кокетки
сохранять от посягательств фильдеперсовый чулок.

Я ведь все прекрасно знаю про забавного себя.
Что я мог всем им ответить, старый шарфик теребя,
как бы смог я насмехаться над шикарными жлобами,
если б в этот миг со мною рядом не было тебя?

Если хочешь, подарю тебе ужасный красный бант.
Если хочешь, напророчу, напрягая весь талант,
что тебя, как приживалку, скоро выгонят из дома,
но на счастие подарят бесподобный бриллиант.

У любых людских историй есть родимое пятно.
Мы сегодня уезжаем, и, должно быть, не грешно
поглядеть в окно вагона, как далекие деревья,
словно злые человечки, побегут в немом кино.

Полярным сиянием
частных семейных квартир,
пылают тяжелые цепи горящих конфорок,
когда за железною дверью
слепой конвоир
на белую марлю кладет
ослепительный творог…

И в легких прокуренных
тлеет искристый узор
озоновым слоем возросшего в небе разряда,
у каждого кто не замедлил
пройти в коридор
ощупать наследство клюкой
беспристрастного взгляда.

Сердечность вздыхает,
считая в молитве рубли,
ликуя, что смотрится в зеркале доброй шалуньей.
И мечет в рассол
размельченную взвесь конопли,
заквасив капусту
в торжественный час полнолунья.

Они появляются ночью
на черных конях.
И плавно ползут, не включая во тьме габариты.
И мы просыпаемся тотчас
в блаженных слюнях
осмыслив коварство, с которым
все окна раскрыты.

Ночной человек
априори бесстыдный злодей.
он фары включая, поет озорные куплеты,
и вдруг освещает
на улицах голых людей
и нежно обнявших березы
живые скелеты.

Подростком смущенным
прильнув к телефонной трубе,
я будто подводник глядящий в просвет перископа,
не смею признаться,
что первая мысль о тебе
была плотоядна,
как грозные воды потопа.

В густом рассоле дышат караси.
Мой дедушка храпит на небеси.
Но два оживших снова колеса —
в движение приходят телеса.

Мы жалкие глотатели воды,
мы шлепаем по стеночкам следы,
пока в стеклянных банках зелен лук,
пока ушами слышен птичий стук.

Ты верно понимаешь лишь одно,
животно презирая полотно:
мурлыкают в утробе голоса —
в движение приходят небеса.

Мы жалкие хвататели слюды,
мы держим сковородки у плиты,
пока нам вяжет сеточки паук,
пока нас не подвесили на крюк.

Я скажу «до свидания» каждому кораблю,
каждой птице, собирающейся на юг,
каждой девушке, которую полюблю…
И безвольно выпущу из рук.

Мне не хватит ни молодости, ни простоты
признать за собой какую-нибудь вину.
Вот и осень расшвыривает листы,
укрывая и эту страну.