Арсений Коваленко - Лишний ребёнок лишней эпохи. Стихотворения

Тебе, дева чуткая, нежная —
Со вздохом смешанная! —
Я упаду, взпою, взалкаю —
Ах какая!

Ни князь, ни мразь меня не спрашивает,
Есть ли краше – а нет!
Я давно к тебе звал, слал —
Не со зла! Спасла!

Тянется, ищется твоего жеста,
О, женское!
Москва, новых сил напоённая осень —
Оземь!
Просим мы, люди, сами – нас изманить —
Вот магнит!
И чтоб забылись прочего имена там —
Их не надо!
С кружкой зевакам, у висков с ватой —
Вы что! Свята!
Сквозь смех – себе: «Сахарный лоб, не влюбись!»
(Такому ли скажешь: брысь?)

Ты значительная, ты гордая.
Тугая же морда – я!
Но для царицы, от гнёта чувств —
Честь – потщусь!

Я бы голову у виска
Расплескал! Чтоб в бокал,
И бокалом лакал
Любви молока!

Ангел усердный мой, ангел спесивый!
Мы о покое, взяв, не спросили.
Рядом кадит, округляясь, Садовое.
Где-то проспекты гудят содомами.
Где-то гремит суета чужой свадьбы.
Как тротуар горит цветом асфальта!
Вечер декабрый покажется вскорости.
Ныне – хватай светоотблесков горсти!
Договорились чего не выбалтывать.
Ты обнимала,
и я обнимал тебя.
Блики, струясь, превозносят судьбу.
Вместе лишь двое, и то уж – суть бунт!

Следом Арбата смычки и кофейня
Нам улыбались благоговейно.
Улица в послеобеденном сне.
Солнце скребётся легонько о снег.
Личиков детских смеются овалы.
Я целовал тебя,
ты целовала.
Вместе со всеми, вместе одни мы.
Видишь – трясусь, что тебя кто отнимет!
Сладко – брусчаткой: как спелою вишенкой.
Фёдор Михайлович бдит за Воздвиженкой.
Где же там, где фешенебельный Балчуг?
Ты – просто девочка.
Я – только мальчик!

Кто так дивительно порешал —
Глянь, как сверкают пальто парижан.
Кличут газетчики – рад, не про нас.
За горизонтом глядит Монпарнас.
Набережная в мольбертах бесчисленных.
Не Маросейка, чай, не Пречистенка!
Шляпы цилиндрами. Трости безмерные.
За горизонтом глядит бессмертие!
Кабриолеты свистят, как праща.
Прощала заранее,
я прощал.
Гарсоны снуют, не щадя кальсон.
Вокруг артистов – народу кольцо.
Какой там декабрь? Павлинится март.
В дымке сигар проступает Монмартр.
Воздух – как будто сепийно-песчаный!
Я обещал,
и ты обещала.

Ты смотришь розовым,
я вижу розовым.
Томный фонарь заменился берёзой.
Глянь, вековечится песнями рощица,
Песнями птиц. Как поётся! Как ропщется!
Глянь, как осаниста, чинна осина.
Из-под ручья рты круглят караси нам.
Ты – под берёзу,
и я под родимую.
Мы – побродившие, мы – побратимами.
Дым от избы в дали ветром несён.
Ты осовела,
меня клонит в сон.
Ты на плечо положила мне голову.
Сёла – на весь горизонт частоколами.
Пашни глядят, подбоченясь оградами.
Так хорошо тебе,
так мне отрадно.
Через дремоту – послушай, послушай:
Где-то вдали нам гудит общий случай.
Слышишь, гремит обезмудренный век.
Где-то шпиль башни уставился вверх.
Где-то вдали – грусть,
антенна,
Ремарк.
Ты задремала.
Я задремал.

Ангел далёкий мой, ангел красивый!
Ты ли не лучшая анестезия.

Ты, нуминознейшая порочница,
Что мне сквозь дрёму тебе бормочется?

Мной распавлинена пуще барокко
Ты, цветок зла, суть святого порока.

(Всё же цветок.) (Всё же зла.) Веет вереском
Плаха, что ухать в больной голове резка.

Веет террасой, луною над ивой —
Столь субъективно, и столь наивно,

И столь – надрывно! Молящ, захочет
Ответа – хоть каплю, хоть с пальца кончик! —

…Промахом. Просьба в закрытое ухо ей.
(Благоухает? Скорей, плаха у хает —

Веет верой, что радость смножится,
Верой-нитью. И рвущими ножницами!)

Веет смолкшим голосом в хоре,
По сути – последним. Отказ не греховен

Ежели (хоть сминает и режется),
Ты всё равно мне – сладчайшая грешница.

В красном углу заробеешь нагло.
Ты – ангел смерти. И всё-таки ангел!

Может, не в мозге, – хоть в небе останься,
Бесом взирая с иконостаса!