Марк Тарловский - Молчаливый полет

Но застрявши и повисши
Вдруг у тополя на сучьях,
Шляпа стала самой высшей
И одной из самых лучших. —

Так решил вороний папа,
Навсегда забывший гнезда
И в подкладке этой шляпы
Живший счастливо и просто.

Огонь на кончике меча,
Холодный как зарница славы,
Закат и храм золотоглавый
Во льду случайного луча!..

Мир благородный и скупой,
Как смех на лике Джиоконды,
Какой диктуешь мне закон ты,
Куда уводишь за собой? —

Холодным панцирем луны
Перед лицом земного шара
Удары солнечного жара
В немом бою отражены;

Из горна в тесную трубу
Огонь течет багряным дымом
Как дух над грешником, судимым
И сожигаемым в гробу.

Ну что ж? Я дорого бы дал,
Чтобы над жертвенником славы
Мой ржавый стих как дым кровавый,
Как тень ее затрепетал,

Чтобы заимствовать и мне
По смерти славных свет их слабый
И отразить его хотя бы
Подобно стали и луне!

Полумесяц поднялся сонно
И достиг верхушки небес.
Он казался кустом лимона,
Что от чая слегка облез.

Он увидел большую церковь
И, боясь провалиться вниз,
Стал над самым крестовым верхом,
На конец его опершись…

Это было для церкви срамом,
Это ей принесло ущерб:
Разве можно над русским храмом
Водружать мусульманский серп? —

День пройдет, а в закатном свете,
Лишь блеснет ночная звезда,
Будет вновь турецкой мечетью
Обесчещенный храм Христа.

Нет, христьяне! Мы всем народом
Ощетиним винтовок лес
И пойдем крестовым походом
На султана ночных небес!

Сынишка проказливей дочки,
У мальчика игры грубей —
Ему бы гонять голубей
Да кошек вымачивать в бочке.

Он будет вождем — решено.
Но девочка тоже не ангел —
И если мечтает о ранге,
То только царицы Кино.

«Жемчужина» — нежный эпитет
И дан ей покорной толпой…
Конечно, сначала ковбой
Жемчужину эту похитит.

У «Мери» центральная роль
И «Мери» сплошная приманка —
Пусть пес не похож на мустанга,
А брат не экранный король.

Ее добросовестно выкрав
И трепетный стан обхватив,
Он должен — степной детектив —
Внезапно нарваться на тигров,

А «тигры» в булыжных степях
Несутся от них врассыпную,
Кудахчут, сценарий минуя,
И крыльями бьют второпях…

Но в блеске центральной фигуры
Дефектов не видит никто —
Спасибо вам, тачка-авто,
И брат, и собака, и куры!

— Скажите, не всё ли равно,
Чье сердце в слезах замирает —
Актеры ли в правду играют
Иль дети играют в кино! —

Всё пусто, голову кружа,
Всё тихо, жизнь из улиц вынув,
И спят ночные сторожа
В дверях надменных магазинов.

У переулка липкий торг
С какой-то девушкой усталой
На принудительный восторг
Ведет гуляка запоздалый.

Фонарь истратился дотла
В объятьях мух-огнепоконниц,
И первая поет метла
О прозе дворницких бессонниц.

В такую темь, в такую рань,
Где всё «вчера», где ночь пропала,
В календарях стирая грань,
Нас вечность провожает с бала.

Она нас просит не бежать
И учит тоном господина
Секрет бессмертия решать
На сутках, слитых воедино.

— Пойдем в кинематограф, Тата!
Забыв о беспокойном дне,
Посмотрим Вора из Багдада
На оживленном полотне. —

Звенит рассказ Шехерезадин,
Неотразим Багдадский Вор,
Хотя жара, хотя досаден
Идущий рядом разговор.

Но чем смелей герой багдадский,
В одном порыве всех родня,
Тем незаметней смех солдатский
И пар влюбленных воркотня.

А уж у входа ждут заботы,
Арабский конь уж кончил ржать,
И должен я, держа Вам боты,
Вас гурией воображать,

Когда, оставив небылицы,
Шехерезаде и Фатьме,
Вы мокрым взором Кобылицы
Меня отметите во тьме.