Марк Тарловский - Молчаливый полет

Журчал ключом и лился через край
Воспетый Севером Бахчисарай.

В Бахчисарае это было, там,
Где я сказал впервые «мен мундам».

Где хан не правит и фонтан не бьет,
Где Пушкинская тень отраду пьет,

Где суждено уже не тем устам
Шептать благоговейно «мен мундам!»

Дули ветры всех румбов и линий:
Ветер западный, чайки смелей,
Волчий — с севера, с юга дельфиний
И верблюжий — с восточных степей;

Было шумно в обветренном стане —
Между морем и горной дугой,
В откроенной долине свиданий,
Вдохновенный царил непокой;

И рвались через редкие звенья
Ураганы в курганной гряде,
И летело мое вдохновенье
По соленой и желтой воде.

Пусть жара обернулась москитом
И рассыпала злые рои,
Пусть ложатся зверьем перебитым
Бездыханные ветры мои, —

Но взревут возмущенные недра,
Поколеблют зловещий покой
И начало Великого ветра
Возвестят оживленной строкой.

За надрывным Карадагом
Гриф распластан рыжеперый,
Смертью праведной и спорой
Угрожающий бродягам. —

А бродить не всякий может
По разъятому вулкану,
И, когда я в пропасть кану,
Рыжий гриф мой труп изгложет…

Это было: рвань сандалий,
Сгустки крови на ладонях,
Отклик стона в гулких доньях
Лавой ущемленных далей,

Дрожь изъеденных тропинок,
Скрежет зыблемых карнизов,
И вверху — крылатый вызов
На неравный поединок.

Эту битву всякий знает,
Все над пропастью мы виснем,
Некий гриф беспутным жизням
О судьбе напоминает. —

Сквозь года, сквозь тучи зрячий,
Смотрит хищник терпеливый
На приливы и отливы
Человеческой удачи.

Он с паденьем не торопит,
Он спокоен, потому что
Виноградный сок Алушты
Будет неизбежно допит,

Потому что мы летаем
Только раз и только книзу
И беспамятному бризу
Клок одежды завещаем.

Здесь — Крым. Здесь места нет Парижу,
Но в рыжем Карадагском кратере
Я ощущаю, я предвижу
Собор Парижской Богоматери. —

Как мир, в эскизах одичалый,
Как первые истоки готики —
И рвущиеся к небу скалы,
И поднятые ими дротики.

Над вулканическим собором,
Химерой, с парапета согнанной,
Летает гриф с огромным взором
И чертит в небе профиль огненный.

Закатного светила зорче,
Паря над миром, как пророчество,
Он видит творческие корчи,
Он славит пламенное зодчество.

На Ай-Петри не было туч,
И сказала Ай-Петри богу:
— По примеру кавказских круч
Я хочу облачиться в тогу.

Я — красавица меж вершин,
А красавице льстит одежда…
Расспроси об этом мужчин,
Если сам ты в этом невежда.

И еще мне нужен покров,
Чтоб отдать его Карадагу:
Он страдает от злых врагов,
И мне жалко его беднягу. —

Бог ответил, даря ей ткань
Из добротной небесной влаги:
— Семя Евы рядится в дрянь,
только ангелы ходят наги.

Этим суетным городам,
Осененным тобой, в угоду
Ты заимствовала у дам
Переменчивую их моду.

Но не видыван в городах
Голый воин рати небесной,
Божий первенец, Карадаг,
В бездну павший и ставший бездной.

Пусть же стынет его броня
На безоблачном жестком ветре,
От гордыни его храня
И от женственных чар Ай-Петри.

Всё размоется. И сползут
Складки сланца во влажной ткани.
Но свершу я мой страшный суд
На нетленном моем вулкане. —

Знойный ветер играет песком
И заносит простертые груди,
И подножия наши тайком
Скарабеи обходят, как люди.

Мы глядим на рыбачий улов,
Равнодушные сфинксы загара,
А вокруг — пирамиды холмов
И верблюжьего моря Сахара.

Пролежать бы три тысячи лет,
А потом — отряхнуться от лени
И, упершись в засыпанный плед,
Распрямить золотые колени!