Array Коллектив авторов - На Суворовской площади

Строчит пулемёт,
поднимается взвод,
но многие больше не встанут.
И к Родине сын никогда не придёт
из пламени Афганистана.

Здесь горы в снегах
и селенья в бегах,
горят кишлаки и дуканы.
И выпустит вряд ли неверных Аллах
из пламени Афганистана.

Придёт письмецо,
ты закроешь лицо,
но нет никакого обмана…
Надень же на левую руку кольцо
из пламени Афганистана.

Но год или два,
и ты вспомнишь едва
любви не смертельные раны.
я сделаю всё, чтоб ты вышла жива
из пламени Афганистана.

Нас в горах не найдёт
почтовой самолёт,
и письмо от тебя
до меня не дойдёт.

Посветлеют снега,
встанут стены огня.
Будет бить ДШКа
из ущелья в меня.

Будет бить ДШКа,
будет жизнь коротка,
может быть, у меня,
может быть, у стрелка…

Нас в горах не найдёт
даже радиосвязь.
С безымянных высот
лупят в нас, не таясь.

Поднимаемся в рост,
отвечаем огнём,
между огненных звёзд
по Вселенной идём.

И краснеют снега,
и дробится скала.
Смерть в горах дорога –
жизнь такой не была.

Нас в горах не найдёт
запоздавший приказ,
и никто не придёт
и не выручит нас.

Погибает десант,
погибает навек.
…Погодите, я сам,
это – мой человек,

это мой ДШКа,
это мой разговор,
я дойду до стрелка,
он не спустится с гор…

Нас засыплет метель,
нас завалит скала.
Смерть мягка, как постель,
жизнь такой не была.

Мы в объятьях сплелись,
мы навеки родня.
Пусть продолжится жизнь
без него и меня.

Плачет Нюрка, живая душа,
слёзы с кровью смешались на лапах.
Ах, как Нюрка была хороша –
самый тоненький чуяла запах.

Плачет Нюрка, а птица летит,
боевая железная птица.
Плачет Нюрка, себе не простит.
Но ведь плачет. И всё ей простится.

Гладит Нюрку родная рука.
Ей лизнуть бы хозяйскую руку:
так знакома она, так легка,
обречённая Нюркой на муку.

Вертолётный врезается пол
в иссечённое Нюркино тело.
…Сотню раз она чуяла тол,
а в сто первый – чуть-чуть не успела.

По загривку прошёл холодок,
когда запахом сбоку пахнуло,
но на тонкий стальной проводок
по расщелине лапа скользнула.

И взметнулся огонь из камней,
и запахло железом калёным,
и хозяин, идущий за ней,
опустился на землю со стоном.

И ползла к нему Нюрка, ползла,
и лизала его, и лизала,
и хрипела – на помощь звала,
и глазами всю боль рассказала.

Подбежали к сапёру друзья,
обмотали бинтами сапёра.
Он сказал: «Мне без Нюрки нельзя». –
«Нет, – сказали ему. Это горы…»

Вертолёт прилетел поутру,
их вдвоём погрузили в машину.
«Ты не плачь, Нюрка, я не умру,
ты не плачь, я тебя не покину».

Но плачет Нюрка, живая душа…

Ах, пуля, конечно же, дура,
но это ещё ничего…
Пьёт штабс-капитан из главпура
с корнетом из Войск ПВО.

Кремлёвские звёзды в оконце
опять обратились в орлов,
восходит трёхцветное солнце
из красных, советских углов.

В музейном Успенском соборе
гремит литургия опять…
И значит, за Чёрное море
нам скоро пора отплывать.

Сбежится с окраин Союза
орда голопузых господ,
стреляя в осевший от груза
ооновский наш теплоход.

А впрочем, куда торопиться,
товарищи штабс- и корнет?
Ещё мы успеем напиться
и в землю зарыть партбилет…

Нам опять уходить в наше Русское море
из неправой страны, что Отчизной была.
Нам опять поднимать в одиноком просторе
на грот-стеньгах несдавшиеся вымпела.

Нам опять вспоминать скалы русского Крыма,
Севастопольский рейд и Малахов курган.
Нам опять объяснять то, что необъяснимо,
и сквозь слёзы глядеть в Мировой океан.

Вот когда мы поймём наших прадедов горе.
Спорить с волею Божьей и мы не смогли.
Раз в три четверти века по Русскому морю
из России уходят её корабли.

Он сядет на поезд хороший,
уедет служить в Ленинград.
Он хочет не думать о прошлом,
как года четыре назад.