У радости натура прямая:
заскочит, как солдат на побывку,
и, дружески тебя обнимая,
залепит пятернёй по загривку.
У горести иная повадка:
пронюхав о твоей неудаче,
за шиворот ухватит, а хватка
бульдожья у неё, не иначе.
Из морока сомнений настырных,
чья сладкая отрава прогоркла,
отчаянье крадётся на цырлах
и ласково касается горла…
Легенда о «сарьмятах», известных нам как чалдоны
«…А всядемъ, братие, на свои бръзыя комони, да позримъ синего Дону!»
«Слово о полку Игореве»
Окрестили «сарьмятами» их – за соседство
с племенами сарматов, освоивших Дон
и ушедших на запад, оставя в наследство
всё Подонье славянам до края времён.
Но теснила их Степь. На Оку. И за Камень.
Этим именем русичи звали Урал.
А в поход снарядясь, восклицали: «На комонь!»
И лошажьими гривами ветер играл!
Подзабытое Русью в тринадцатом веке,
слово «комонь» ещё в обиходе пока
у чалдонов, обживших сибирские реки,
угадайте-ка сами, в какие века!
Небо занавешивает сетка
тонкого плетения – метель…
С кем зимой беседует беседка?
Прячутся проезжие в мотель.
Прячутся прохожие в квартиры.
В снег зарылся парк и ждёт весну,
каменные вазы, как мортиры,
целя в ледяную вышину.
Спит беседка. Мягкою пастелью
мир окрашен в белые тона…
Полноте: незрима за метелью,
буйствует над городом луна!
Ротонда в Екатерининском парке Москвы
То льнёт к ладоням сахарною ватой,
то хлещет по щекам, набрав разбег…
И вот лежит – раскатанный, примятый,
но всё ещё не выдворенный снег.
Со стёжками, пробитыми в сугробах,
и впрямь деревней кажется Москва,
ведь там не углядеть красот особых,
где в мареве тропа видна едва.
Ругнув погоду словом неприличным,
спешим с мороза в тёплые дома.
Свистит вдогонку неженкам столичным
седая беспредельщица-зима…
Отмените «безлимит»!
Раньше едешь в электричке —
красотища: кто-то спит,
кто-то вяжет рукавички.
Книга, ручка и блокнот
молчаливы, чинны, кротки.
А смартфонам кто заткнёт
разговорчивые глотки?
И становится вагон
шумною исповедальней.
Сколько тайн откроет он,
совершая путь недальний!
Старожилов уже не страшит незнакомая речь.
Пришлый люд и в работе, и в деторожденье успешней,
чем народ коренной, разучившийся корни беречь,
как тот сын, что ломает родительский дом со скворешней.
У диаспор закваска для роста – в законах родства.
Принимая на службу роды из отпавших провинций,
им даёт метрополия ровно такие права,
что и собственным кланам, и дарит за верность гостинцы.
Очень скоро хозяином станет вчерашний слуга,
а недавний хозяин отправится в каменоломню.
Это мир, чьи концы овевают хамсин 1 1 Хамсин – сухой, знойный ветер, дующий на севере Африки и в странах Ближнего Востока.
и пурга.
Это Рим. А который по счёту, уже и не помню…
Не на райских лугах, а на ратных полях
две зимы отпахал он в бушлате… Под ручку
со старлеем супруга идёт в соболях,
обошедшихся ей в годовую получку.
Эта пара сперва не понравилась мне:
как на форме не к месту воланы и рюши,
так была не к лицу офицерской жене
душегрейка ценою в звериные души.
Выходя из метро, я поймал её взгляд:
он лучился от радости, смешанной с болью!
И на солнце рыжел камуфляжный бушлат.
И кропил позолотой шубейку соболью…
Лишь только решил: позвоню-ка жене,
как тотчас она затрезвонила мне.
Спросить не успев, получаю ответ.
А ты говоришь, телепатии нет.
Народная версия: муж и жена
одна сатана – для безлюбых верна.
Я так полагаю, дожив до седин:
у любящих – ангел-хранитель один.
Читать дальше