Елена Мария Вербалес - Жил-был человек…

Ты расстреливаешь очередью из гармошки
городские снобские душонки.
Букетиком ромашки бьешь социум по роже,
строкою на нерве и весеннем кураже.
Враги России боялись во все века
неформатного с гармошкой Ваньку-дурака.
Так и живет наш народ, как нечего терять,
и Игорь Растеряев нам и за отца, и мать.

Он был по определению другой.
Иного рода, племени,
чужого гена, семени.
Подозрительный
в нем был и замес теста.
И где теперь, скажите,
найти для него место?
В моей душе давно
безнадежно, тесно.
Как у представителя
альтернативной стаи,
имя его звучало
как название марки стали.
Он разрушил мои взгляды и планы
и не входил в родственные для меня кланы.
Он был на меня непохожий,
идущий рядом со мной
как незнакомый прохожий.
Он был другой.
Корень – друг – мой.

Старая рябина под моим окном.
Тело её рассечено
было молнии огнем.
А кора шершавая
изъедена и покрыта мхом.
Кряжистая баба за моим окном.
Знаю, знаю…
В молодости слыла ты первою
красавицей среди подруг.
Станом стройным гнулась
от метель и вьюг.
Что же и теперь
так отчаянно цветешь?
Словно суженого-ряженого
до сих пор ты ждешь.
Или для небес твоя
бессловесная мольба?
Чтобы день последний
отсрочила для тебя судьба?
Честно!
Видом своим давно портишь мне
каменный фасад.
Да кто о тебе вспомнит?
А кто-то будет даже рад.
Я решила, я точу топор
и иду к тебе как палач
исполнить приговор.
Под тобою в тишине…
молчу… и осознаю…
подлую миссию свою.
Слышу…
Как по венам деревянным
движется упрямый сок.
Может быть, и правда
не вышел для тебя ещё
жизни срок?
Под тобою деда
бабушка ждала с войны,
а моего отца-мальца —
друзья-пацаны.
Я любуюсь на небо
через кружевной узор,
яркой ягодой засыпан
каждой веточки зазор.
Пью чай с плодами от тебя
каждый вечер дома, у огня.
Ладно, разве нет сердца у меня?
Скоро старой стану ведь и я!
Заброшу топор в дальний свой сарай.
По весне цвети рябинушка,
жизнь мне украшай!

Встать, суд идет!
А мы не слышим
или думаем – то дождь
шумит по крыше.
А мы не осознаем,
как день бежит за днем.
А вот друзья уходят в смерть,
закопаны уже в земную твердь,
или к другому, или другой,
накрепко закрыв дверь за собой.
Но больше предаем, когда
Христа в себе однажды продаем,
и льем на раны яд – не йод.
А суд идет.
А мы не слышим
или думаем – то дождь шумит по крыше
или деревья шелестят.
А звуки выше, выше…
Нет!
Дела шуршат,
в небесной канцелярии идет совет,
готовят каждому поправку или ответ.
Кому-то дать отсрочку,
чтобы вопрос он заменил на точку.
А кто-то чтобы прилагательных поток
успел бы поменять на ритмы строгих строк.
А суд идет, а мы не слышим
и, затыкая уши, кричим: «Тише, тише!»
А что потом?
Известно что…
Любви суровый трибунал.
Догнал ты, не догнал.
Ты все придумал, что это
дождь шумел по крыше
или копошились из подполья мыши…

Легко
алмаз превратить
в сажу или черный графит.
А воскресить?
Сотни градусов в печи,
чтобы появились алмазные лучи.
И сотни тысяч атмосфер,
чтобы прорубить для света дверь.

Люди не ломаются,
они оплавляются…
Как в темной ночи,
у иконы огарок свечи.
Люди не ломаются,
они переплавляются
в благородный металл
из руды, кто какую достал.
Люди не ломаются,
они исцеляются,
как неразделенною любовью
или пульсирующей болью,
истекая слезами, словно кровью.
Как в мире мало что-либо значит,
когда люди тихо плачут.

«Трудно быть Богом?» —
«Трудно…» —
Улыбаясь ты отвечал.
Человек для этой роли
трагически мал…
Каждый из нас отбрасывает тень,
и ночью заканчивается солнечный день.
Есть сакральная тайна у луны,
а у медали как минимум две стороны.
У доброго начала свой рубеж,
и сомнения – у лучших из надежд.
Победа приходит на грани поражения,
а у здорового тела свой порог заражения.
Только Бог – абсолютный свет.
А мы – нет!
Но нам страшно или лень
Признать, мы часто только люди,
отбрасывающие тень.

Неуловимое настроение не поймать в силок.
Время неумолимое не закрыть под замок.
Легкий ветерок вдохновения.
Не пригласить к столу за угощение.