Песок в сандаль набился, пока обратно шли,
Из родника напился, ромашки там росли.
Нарвал букет для мамы из полевых цветов
Несу три рыбки малых, нехитрый наш улов.
Готов обед, садимся, я думал что сперва,
Ухой мы насладимся, спросил: «А где плотва»?
Бабуля рассмеялась, сквозь смех произнесла:
«Я давеча копалась, так Мурка унесла»!
Садилось солнце где-то, за горизонт ушло,
В разгаре было лето, и вечером тепло.
Свет выключили вскоре, в углу ночник горит,
Мне снился запах моря и мой огромный кит!
В тумане лет вновь исчезают лица
Любимых, близких и былых друзей,
Прошедших дней стираются границы,
И пробегают мимо вереницей
И память, как расстрелянный трофей.
Дыханье тех, с кем был когда-то вместе,
Стук их сердец давно не слышен мне,
Тех, не забывших верности и чести,
Презревших страх, потоки лжи и лести.
Где вы теперь? И на какой войне.
Нарушен строй, сдано в архивы Знамя.
Мундир пылится в платяном шкафу,
И только память пребывает с нами,
Горит в сердцах, не угасает пламень
И жжёт опять в стихах мою строфу.
Ушедших лет, перебираю лица,
Ищу на фото их в который раз.
Горит свеча, и мне в ночи не спится
И по щеке слезинка вниз катится —
Опять соринка мне попала в глаз.
38. Семидесятые,
шатаюсь по Москве
Сбегал из дома под синь небес.
Хамил прохожим и в драку лез.
Луна глядела в мои зрачки,
Темнели воды Москвы-реки.
С тобою Camel и пуст карман,
Но через пару часов ты пьян.
Вот зажигалка, взял прикурить,
«Потом верну». «Ну, так и быть».
Горели звёзды в тёмной ночи,
Уснули дети и москвичи.
Иду по Горького, где нет машин,
Прямо по центру бреду один.
На Маяковке девчонки визг,
Мы полчаса с ней танцуем твист.
Горячих губ коснусь слегка
«Вот телефон, звони, пока».
Под утро шляться, мне надоест,
А на Добрынку – сто вёрст окрест.
Первый троллейбус меня везёт,
Кондуктор пустит, билет возьмёт.
В китайских кедах, где два мяча
Вернусь в субботу, я день встречать,
Умытых улиц Москвы моей
Из тех далёких, весёлых дней.
На глади речной – отраженье Луны,
Яркие звёздочки в небе видны.
Путник усталый прилёг у костра,
Путь свой нелёгкий продолжит с утра.
Лунной дорожкой опуститься ночь,
Выпь прокричит и отправится прочь.
Путник, согревшись, молитву прочтёт
И у костра в сладкий сон отойдёт.
Ветвями ивы склонились к воде,
Тьма воцарится надолго, везде.
40. Дождь проливной шарахался в ночи
(моему другу десантнику Виктору Гущину посвящаю)
Мерцало пламя восковой свечи,
Свет колыхался, отражаясь в стёклах.
А за окном земля давно промокла
Дождь проливной шарахался в ночи.
Уставший день ушёл за горизонт
А новый день лишь только начинался,
Дрожащий свет таинственным казался
И в этом был какой-то свой, резон.
Её рука его руки касалась,
Минуты то бежали, то текли,
И капли били, по стеклу секли,
Дождь нескончаем, или так казалось.
Накрытый стол, теперь почти пустой,
Его стакан с вином стоял, не тронут.
И глаз её блестящих чёрный омут
В огне светился каплей золотой.
Молчали оба, да и что сказать —
Он объяснял сто раз, что он там нужен.
Совсем ребёнок, голос вон простужен,
Наутро сына проводила мать.
****
Смертельно ранен, он в пыли лежал.
Девчушка санитарка суетилась
И по-мужски нещадно материлась,
А шприц в руках не слушался, дрожал.
Кричал комбат, швыряя гарнитуру,
Связист сто-пятки, медленно осел.
Повсюду дым и гари смрад висел
Там убивали нашу десантуру.
Из черных глаз – от мамы, по наследству,
Жизнь уходила, медленно ползла.
Палило солнце, и колонна шла
на помощь той, горевшей по соседству.
А там, в пыли кровь быстро запеклась,
Его по просьбе к камню прислонили.
Уже вертушки по горам долбили
И вся земля от этого тряслась.
Он всё пытался что-то ей сказать,
Какой-то дождь сквозь шёпот прорывался,
Но бой гремел и, как он не старался
Едва его смогла она понять.
«Скажите маме после, погодя…»
Ему хватило сил договорить
«Я не ушёл, я буду приходить
Стучаться в окна струями дождя».
Читать дальше