Юрий Гордиенко - Одиннадцать дощечек

И все ж… А вдруг…
С хорошей и не лживой,
Вдруг и с тобой,
С тобой случится так:
Пройти захочешь
Кромкою обрыва,
Оступишься —
Неосторожный шаг!

Потом, спеша куда-то
И тоскуя —
И так бывает, —
Дашь себе зарок…
Но пусть обманешь ты
Молву людскую,
Пусть не дойдет она
На мой порог, —

Любовь уже
Как треснувшая рельса:
На тихом перегоне
При луне
Еще блестит,
Поет от рейса к рейсу,
Но страшно,
Что она на полотне.

На исходе киргизского лета,
Над курганами Чуйских степей,
Расцветает малиновым цветом
На высоком стебле репей.

На закате, когда волоконца
Легкий ветер поднимет в полет,
В гриву лошади маленьким солнцем,
Золотясь, репей упадет.

Без дороги, в пургу и ливень,
Через тысячи гроз и бед,
На косматой спутанной гриве
Унесет его конь в Тибет…

Там, в горах, на скалистой площадке,
Над потоком, что пенит волну,
Он проснется в малиновой шапке
Поглядеть на чужую страну…

Я уснул над работой…
Мне снилось, что я Галилей,
Что пишу не стихи – диалоги
Суровою прозой.
Вопреки покровительству
Герцогов и королей,
Инквизиция в Риме
Меня вызывает к допросу.

Как? Безумец? На склоне
В смирении прожитых лет,
Флорентиец зазнавшийся,
Как я пытаюсь и смею
Колебать нашей церкви
Божественный авторитет
И, как равному равный,
Шутя возражать Птолемею!
Я стою перед судьями…
С ними – святой Доминик,
С ними дыба с набором
Таинственных блоков и вилок;
Суд листает страницы
Моих еретических книг
И мои показания вносит
В объемистый свиток.

В простоте и неведенье
Шлют они за палачом;
Мышь летучая с писком
Ширяет в тени капюшонов…
Просыпаюсь от этого писка —
Приемник включен!
Это Спутник с Землей говорит
Сквозь космический шорох.

Может быть, ты живешь в Берлине?
В колбах взвешиваешь бериллий…
Изменить ничего не в силе,
Ты глядишь на чужое небо.
Крохой девочкой из России
Увезенная в годы нэпа.

А быть может, ты не в Берлине?
Может быть, тебя застрелили?
Тот – тебя за упрямство клявший,
Что любил тебя, проклинал,
Фронтовик, по тебе стрелявший,
Угодивший под трибунал.

А быть может, ты не убита,
Просто мною давно забыта?
И тебе твой муж улыбается
Посреди иного уюта,
На Шпицбергене, за море Баренца
Улетевший с тобою с юга.

Ни разведчица, ни актриса
С баснословною антрепризой.
Под рукою твоей – не клавиши,
Не в Берлине ты, не на кладбище,
Не в соседских, не в дальних странах
В блеске рампового огня….

Удивительно как и странно,
Что в Москве ты. И ждешь меня.

Обронив
Платочек голубой,
Женщина
Покончила с собой.

– Ой, не знают сами,
Что творят!
Надо же! —
Соседи говорят.

Мудрствуют
Всезнающие лбы:
– Если бы,
Когда бы, да кабы…

А она,
Она ушла с земли
Потому, что мы
Не корабли.

Корабли —
Сосем другой народ,
У любых долгот,
Любых широт,
Сходятся в эфире —
Как в гостях,
О треске толкуют,
О снастях
И о том,
Что трюмы их пусты,
Хоть на днищах
«Бороды» густы.
Каждые, однако, полчаса
Разом
Их смолкают голоса.

Три минуты корабли молчат,
Все на свете корабли
Молчат,
Чтоб их в море
Вовремя догнал
Одинокий
Бедствия сигнал,
Чтоб идти на голос
И спасти…

Женщина,
Ты нас, людей,
Прости.

Аэродромной осени
Нелетность.
И наша разделенность,
Разделенность.

Ты скажешь: «Ну о чем?
Полсуток, сутки…
Чудак! Таскает страх
В сердечной сумке».

А мне она понятна,
Эта робость.
Бывают дни обрывисты,
Как пропасть.

Бывают дни,
О них не знаешь ты,
Когда внезапно
Рушатся мосты.

Ни брода не найти уже,
Ни лодки.
Лишь видно,
Как уносятся обломки.

И от всего,
Что прежде было явью, —
Лишь пропасть, пропасть,
Пропасть расстоянья.