Сергей Киреев - Люди идут по дороге

По стране стихи мои скачут, словно кони!
Я тогда на холоде, на ветру озяб,
У высотки сталинской, но в итоге понял:
Всё, что люди делают, это ради баб!

Пусть из рук всё валится,
А вот ты поди-ка —
Чем зазря печалиться,
Бабу заведи-ка!

Вот я и не вякаю!
Я зимой и летом
Был на связи с Валькою,
Вот и стал поэтом!

Он огонь умел глотать, он об стёкла спички чиркал,
Помнишь, как вы с ним гуляли в Ботаническом саду?
Он тогда был молодой, он хотел работать в цирке,
Он тянул ладони к небу, для тебя ловил звезду.

И пока ты под луной банку с пивом открывала
И под боком его жарким грелась, словно у костра,
Он шнурки тебе связал, чтобы ты не убежала,
И с тобою на скамейке целовался до утра.

Солнце встало, и привет, ты ушла искать другого,
Чтоб серьёзный был, при деле, чтоб не связывал шнурки,
Чтоб машину «Кадиллак» по Бродвею вел сурово
И держал на антресолях денег полные мешки.

Ох, вела тебя судьба по колдобинам, по кочкам,
Ох, валила тебя наземь, бесновалась, как в бреду.
Ты бы склеила тот день по осколкам, по кусочкам,
Как вы вместе с ним гуляли в Ботаническом саду!

Ты красивою была, адской страсти жаркий пламень
По тебе сто раз прошёлся, прогулялся, словно нож.
И остался узелок на шнурке тебе на память,
Ты над этим узелочком в уголочке слёзы льёшь.

Вот опять ты и опять, просыпаясь среди ночи,
Сад, скамейку вспоминаешь. Белый свет тебе не мил.
И в подушку, в простыню до утра впотьмах бормочешь:
«Ох, зачем ты меня, дуру, развязал и отпустил?»

Били в рельсу, вставал затемно, пониманье имел смолоду,
Лес валил, в штабеля складывал, об колено судьбой гнут,
Рвался, прыгал – дурной, дёрганый – расплеваться с зимой, с холодом,
И, по мертвой земле шлёпая, в дом войти, где тебя ждут.

Воля вольная, жизнь жалкая – подворотня, сквозняк, сумерки,
Снег в лицо, и пойти не к кому – этот съехал, а тот – сел.
Вдоль домов, возле стен граждане ходят смирные, как суслики,
И всплеснул старый клён ветками, удивляясь, что я цел.

Ветер тащит меня за угол, где потёмки – хоть глаз выколи,
Шарит, сволочь, по мне лапами, воет, рвёт на груди крест,
Мол, тебя здесь вообще не было, и тебя мы в гробу видели,
Не в гробу, так в петле – прочь иди, зал заполнен, и нет мест.

Прочь иду – прямо в даль светлую, где уроды снуют толпами.
Пусть верёвки, шнурки с нитками из меня впопыхах вьют,
Пусть душа на ветру скорчилась, только б знать, где свои, только бы
Свет в окне увидав издали, в дом войти, где тебя ждут…

Меня советский строй, как молот стопудовый,
Утюжил, прессовал – хитёр, жесток, лукав,
А я крутил любовь с Лариской Комаровой —
Брюнеткой пышных форм, шалавой из шалав.

Я лирик. Это факт. Я пел стрезва и спьяну,
Мол, солнце ты моё, звенящая заря!
И подвиг трудовой мне был по барабану,
А светлый путь страны – вообще до фонаря.

В ударники труда я не прошёл по списку,
Точнее, всё проспал – я рано поутру
Лариске доставал из фантика ириску —
С похмелья, под сосной, в Серебряном Бору.

Стихи про мавзолей, про Ленинские Горки
У сверстников моих крутились в голове,
А я привержен был к портвейну «три семёрки»,
«Алжирское» лакал за рубль двадцать две!

Я в тему не вошёл, в чем фишка Первомая,
И что там учудил диктатор Пиночет.
С Лариской под луной в беседке выпивая,
Я так и не узнал, за нас он или нет.

Какие кренделя, какие я коленца
Выделывал тогда, я даже не пришёл
На общий сбор – клеймить врага и отщепенца, —
Того, в больших очках, что бомбу изобрёл.

Они там с бодуна жужжали, словно мухи,
Родной рабочий класс с трибуны горло драл,
А я в тот самый час за столиком в пивнухе
Амура со стрелой Лариске рисовал.

Я слушать не хотел комсорга-балабола —
Кто любит, тот уже не полный идиот!
Я Пушкина читать пытался для прикола,
Не ясно ни черта, но за душу берёт!