Андрей Исаков-Кипрович - Ангел – слово женского рода. Избранная любовная лирика

И если его в зеркальце поймаешь,
Недолгим будет мой мужской восторг,
Одно движенье – и его теряешь,
Как только в дом шагнешь через порог.

Ведь он живет на воле и с ветрами,
Рожденный не в дому углы светить…

Сверкай же нам, всем нам под небесами,
А мой удел – его ловить, ловить.

Окунает каленую медь
Солнце в холод соленого гребня,
Ветер шелк очень хочет надеть
На паренье воздушного стебля,

Восходящим потоком тепло
Словно под руки высит аллею,
Льется запах навстречу стеклом,
На нее, через, над и за нею.

Легкий бриз опахала ветвей
Над ее головою качает,
Шаг скользит и скользит вслед ювей,
Образ, зарево, рок излучает!

За плечами неслыханный шлейф,
Тонкой звездочкой родинка тает,
И прибой, как прирученный лев,
С-под камней пену лап убирает…

Обманчиво тихо цикады
Баюкают летнюю тьму,
Не верят им только наряды,
Ушедшие по одному.

Во сне разметался Валера —
Спит сын – утомился солдат,
Не спится опять офицерам,
И жены их тоже не спят.

Обманчиво братство лесное,
Обрывистых троп высота,
За ними таится чужое,
И чуждая нам красота.

Столбы, прорастая сквозь камни,
Прервали небесный поклон,
От них виден свет через ставни
Домов, подпирающих склон.

Другая и чуждая вера
Бросает сюда вязкий взгляд,
Не спится опять офицерам,
И женам не спится опять.

Взрывает сигналка природу —
И бьет в тишину острие,
Дежурный влетает и с ходу:
– Тревога! Застава в ружье!
Колотятся крупною дробью
Подковы тяжелых сапог,
А лампа пульсирует кровью,
Пролитой в схожденье дорог.

Прижмет муж в дверях крепко, скупо,
У сына поправит кровать…
Умчалась тревожная группа,
И женам не спится опять.

Как тянется ночь безразмерно,
Не спится – ложись не ложись,
За годы набралось, наверно,
Еще одна целая жизнь.

Но, скрипнув, застынут колеса,
Дежурный прикажет: – Отбой!
Фуражка, задевшая росы,
Повесится женской рукой.

И снова граница барьером,
Как нерв, как звенящий канат…
Заснули, устав, офицеры,
А жены, а жены не спят.

Задравши в небо взгляд туманно,
Рисую оком силуэт,
И там выходит, как ни странно,
До боли вычурный портрет.

С утра художник прозорливо
Осмыслил давнее вчера,
И взгляд ведет несуетливо
Изгиб знакомого бедра.

Вот тучи сгрудились над телом,
Тенями смазались соски,
Открыты призрачно на белом
И ветром порваны в куски.

Такая странная картина —
Под задом мягкая трава,
Под боком речка, где сквозь тину
Видна на небе голова.
И профиль носика и губки,
Чью сладость помню до сих пор,
Вот дымка веет вместо юбки,
Прозрачно-голубой колор.
Забросив руки в изголовье,
Рисую деву в неглиже,
Что на психическом здоровье
Сказалось, думаю, уже.

Любовью небо загрунтуя,
Интимно-ласковым мазком,
Творю шедевр легко и всуе
Тебя – бегущей босиком.

Какая ширь какой картины:
Откос, травиночка во рту,
Лишь запах пастбищной скотины
Мешает чуять наготу.

Спасибо, милая, за то,
Что я укрыт твоим крылом,
Оно собой оберегло,
Когда вокруг огнем зажгло.

Была черта, за ней беда,
Мои следы туда вели.
Друзья меня не сберегли,
И только ты помочь смогла.
Прорвалась чайкой сквозь огонь,
Спалив короткий мягкий пух,
Костер у ног моих потух,
Как присмиревший буйный конь.

Тебя прижав к своей груди,
Кричал и плакал я навзрыд,
И чужден был обычный стыд
Пред миром, вставшим позади.

Нет, не было нежнее слов,
Чем я шептал тебе сквозь стон,
Над нами тени черных крон
Сомкнулись, образуя кров.
И два обугленных крыла
В моей ладони умерли,
В душе все звуки замерли,
И песня в сердце умерла.