Валентина Иванова (Спирина) - Каракули гениального графомана. Лучшее

Знают – не буду кусать в ответ.
Смешон и не страшен оскал беззубый.
И бьют всё сильнее, хоть злости нет,
А я ещё крепче сжимаю губы.

Другою не буду уже никогда.
Порою смешной и наивный ребенок.
Живу как могу, не смотря на года,
Женщина-кошка. Вернее – котёнок.

Скажи, у волка есть душа?
Скажи, ему знакома жалость?
– Есть… – отвечала не дыша.
Добыча, жить которой миг осталось.

Она смотрела в эти желтые глаза,
В них отражалось всё – от гнева и до боли.
Он мог бы ей о многом рассказать,
О том как тяжело пришлось в неволе.

Как страшно лязгнул тот стальной капкан,
Как содрогнулся лес ночной от рева,
Как кровь ручьем лила из рваных ран,
О том, как он бежал, порвав оковы.

Он мог бы рассказать, что просто так
Ни разу, никого он не обидел.
Он даже знает, что такое доброта,
Он как и все любил и ненавидел.

Был ярок мир, как будто акварель,
И им двоим и леса было мало.
Цветами была выстлана постель,
А небо им служило покрывалом.

Затвор. Щелчок. И кончилась любовь.
И даже небеса от боли взвыли,
Стекала тонкой алой струйкой кровь.
Ответь, скажи, за что её убили?

Мы в этот мир пришли не убивать,
Живые существа. Мы все от Бога.
Но людям почему то наплевать,
Уничтожают, убивают волка.

Жизнь изменила нас, захлопнув дверь.
И сердце волка стало теперь притчей.
И ты прости, но я всего лишь зверь.
А ты… А ты теперь моя добыча.

И снова о волке поет свою песню волчица,
И снова луна пополам, но одна на двоих.
И вой, словно плач, в небо рвется израненной птицей.
И сердце пронзает печальный, надрывный мой стих.

Ты ветер свободы, ты волк и душою и сердцем.
Сквозь бред полуночный глядят с поволокой глаза.
Ты веришь, когда ни во что уже больше не верится.
Под маскою зверя стекает скупая слеза.

И страстную ночь заглушит ледяное молчание.
Ты вновь убегаешь, бежишь только сам от себя.
И вой, разорвет тишину на прощание.
Ты волк-одиночка, что может любить не любя.

Прости за любовь и за то что забыть не сумела,
За слезы прости, и прости неуместный мой плач.
За взгляд на тебя неуверенный, робкий, несмелый.
За всё, умоляю, прости, мой судья и палач.

И пусть никогда не вернется и не повторится,
Мгновенье любви, ради этого стоило жить.
И вольному-воля, а небо открыто для птицы.
А я всё-равно буду ждать, буду ждать и любить.

– А что ты знаешь про любовь?
Спросил волчонок у волчицы.
– Любооовь? Она волнует кровь.
И заставляет сердце биться.
– И у тебя всё это было?
Глаза волчонка заблестели.
– А ты любила, мама?
– Дааа… Любила.
Слова, как листья, шелестели.
– То был красивый, сильный волк,
В глазах огонь, а в лапах ярость.
Одним лишь взглядом только мог,
Испепелить врагов, казалось.
Нас гнали злые егеря.
Весь лес флажками был окружен,
Всего два волка – он и я.
Против собак и против ружей.
Мы мчались вместе, бок о бок,
Без слов друг друга понимали,
На что способен этот волк,
Не знали егеря… Не знали.
Кончался лес.
Овраг.
Обрыв.
На миг застыли волки, люди.
Над пропастью раздался рык:
– В неволе никогда мы жить не будем!
Зияла пропасть чернотой,
Свобода бездною манила,
– Ты как? Со мной?
– Да. Я с тобой!
И мне совсем не страшно было.
Рвались собаки.
Мы в прицеле.
Толчок. Прыжок.
И полетели.
Сквозь темноту прорвался солнца свет,
Болело тело, словно рвали жилы,
И тишина, охотников здесь нет.
– Мы живы, Боги!
– Да. Мы живы.
Лежали рядом – я и он,
Зализывая раны друг у друга,
Смогли, ушли, прошло, как страшный сон.
Нет больше страха, больше нет испуга.
С тех пор мы были неразлучны.
Везде мы вместе, как один.
А ночью зимней, ночью вьюжной.
На свет явился ты, наш сын.
Идиллию нарушил лай собак.
И голоса охотников уж слышно.
Ну почему судьба жестока так?
Мы в логове лежим, молчим, не дышим.
Металось сердце от отчаянья,
– Останься с сыном! – прошептал.
– Я не умру! Я обещаю. Я уведу их.
И пропал…
Дремал давно уж сын под боком,
Волчица кончила рассказ,
Никто не видел волка мертвым,
А значит, он живет средь нас.