Дмитрий Кедрин - Стихотворения и поэмы

Стойбище осеннего тумана,
Вотчина ночного соловья,
Тихая царевна Несмеяна —
Родина неяркая моя!

Знаю, что не раз лихая сила
У глухой околицы в лесу
Ножичек сапожный заносила
На твою нетленную красу.

Только — все ты вынесла, и снова
За раздольем нив, где зреет рожь,
На пеньке у омута лесного
Песенку Аленушки поешь…

Я бродил бы тридцать лет по свету,
А к тебе вернулся б умирать,
Потому что в детстве песню эту,
Знать, и надо мной певала мать!

Такой ты мне привиделась когда-то:
Молочный снег, яичная заря.
Косые ребра будки полосатой,
Чиновничья припрыжка снегиря.

Я помню чай в кустодиевском блюдце,
И санный путь, чуть вьюга улеглась,
И капли слез, которые не льются
Из светло-серых с поволокой глаз…

Что ж! Прав и я: бродяга — дым
становий,
А полководец — жертвенную кровь
Любил в тебе… Но множество любовей
Слилось в одну великую любовь!

Через лужок, наискосок
От точки огневой,
Шумит молоденький лесок,
Одевшийся листвой.

Он весь — как изумрудный дым.
И радостно белы
Весенним соком молодым
Налитые стволы.

Весь день на солнце, знай, лежи!
А в роще полутьма.
Там сходят пьяные чижи
От радости с ума.

Мне жар полдневный не с руки.
Я встану и пойду
Искать вдоль рощи васильки,
Подсвистывать дрозду.

Но поднимись не то что сам, —
Из ямы выставь жердь —
И сразу к птичьим голосам
Прибавит голос смерть.

Откликнется без долгих слов
Ее глухой басок
Из-за березовых стволов,
С которых каплет сок.

Мне довелось немало жить,
Чтоб у того узла
Узнать, что гибель может быть
Так призрачно бела!

Любимого сына старуха в поход
провожала,
Винцо подносила, шелковое стремя
держала.
Он сел на коня и сказал, выезжая
в ворота:
— Что ж! Видно, такая уж наша казачья
работа!
Ты, мать, не помри без меня от докуки
и горя:
Останусь в живых — так домой ворочусь
из-за моря.
Жди в гости меня, как на север
потянутся гуси!..

— Ужо не помру! — отвечала старуха —
Дождуся!

Два года она простояла у тына. Два года
На запад глядела: не едет ли сын
из похода?
На третьем году стала смерть у ее
изголовья
— Пора! — говорит. — Собирайся на отдых,
Прасковья! —
Старуха сказала: — Я рада отдать тебе
душу,
Да как я свою материнскую клятву
нарушу?
Покуда из дома хлеб-соль я не вынесу
сыну,
— Я смертное платье свое из укладки
не выну!

Тут смерть поглядела в кувшин с ледяною водою.
— Судьбина, — сказала, — грозит ему
горькой бедою:
В неведомом царстве, где небо горячее
сине,
Он, жаждой томясь, заблудился
в безводной пустыне.
Коль ты мне без спору отдашь свое старое
тело,
Пожалуй, велю я, чтоб тучка над ним
пролетела!

И матери слезы упали на камень
горючий,
И солнце над сыном затмилось прохладною
тучей.
И к влаге студеной припал он сухими
губами.
И мать почему-то пришла удалому
на память.

А смерть закричала: — Ты что ж меня,
баба, морочишь?
Сынка упасла, а в могилу ложиться
не хочешь? —
И мать отвечала: — Любовь, знать, могилы
сильнее!
На что уж ты — сила, а что ты поделаешь
с нею?
Не гневайся, матушка. Сядь. Подожди,
коли хочешь,
Покуда домой из похода вернется
сыночек!

Смерть глянула снова в кувшин с ледяною
водою,
— Судьбина, — сказала, — грозит ему
новой бедою:
Средь бурного моря сынок твой скитается
ныне,
Корабль его тонет, он гибнет в глубокой
пучине.
Коль ты мне без спору отдашь свою
грешную душу,
Пожалуй, велю я волне его кинуть
на сушу!

И смерть замахнулась косой над ее
сединою.
И к берегу сына прибило могучей волною,
И он заскучал по родному далекому дому
И плеткой своей постучал в подоконник
знакомый.

— Ну, — молвила смерть. — Я тут попусту
времечко трачу!
Тебе на роду написали, я вижу, удачу.
Ты — сыну, не мне отдала свою душу
и тело.
Так вот он стучится. Милуйся же с ним,
как хотела!