Акулина Шмакова - Балет чувств

Но она притягательная, как дьявол:
чёрные волосы с багровым отливом, сочетающимся с её кофтой;
чёрные глаза, окружённые густыми чёрными ресницами;
изящные руки, местами обожжённые (должно быть, адским пламенем).
И только имя у неё белое, будто пузико городской ласточки.
Она слушает рок, и она танцует, и она изучает английский с немецким.
Я, очевидно, была влюблена, но старалась быть ненавязчивой.
Комплименты дарила, но я дамский угодник, так что это – о, нет – не считается.
Написала ей сказку к её Дню рождения.

Сохраню в своей памяти скучные лекции по древним языкам и культурам
(монотонная, липкая речь заливалась нещадно нам в уши).
Мы играли: писали рассказы нелепые,
от каждой по строчке, заворачивая листочек.
А я сочиняла свой фэнтези-фанфик о парне, который любил депеш мод,
и статьи, что полны так абсурда про наш универ, а она иллюстрировала.
И ещё кое-что я запомню…

Было весело.
Я это любила.
Я, честно, не знаю, что всё омрачило,
какая между нами пробежала кошка.
Девушка с ожогами, зачем обожгла меня?
Хоть я пережила это, всё же грустно немножко.

А знаешь… мне надоел этот город.
Нет здесь покоя от шума колёс.
Люди, люди спешат на работу;
Каждый из них спрятал в гаджеты нос.

Слушай, родная, давай всего на день
Мы убежим, чтоб друг друга лишь слышать?
Вкус твоих губ мне давно заглушают
Газы и смог, которыми дышишь.

Мы погуляем одни в лесной чаще,
Ты пробежишь по песчаному берегу.
Может, давай убегать сюда чаще?
Нам друг на друга обычно нет времени.

Женщина – взгляд оторвать неохота —
Важно плывёт по ночному Танжеру.
Лунные улочки, зомби-торговцы;
Ей не нужна их дешёвая дурь.
Муж пропадает, тоскливый, в Детройте,
Пулю чуть было в себя не всадил.
Музыка томно течёт из-под пальцев;
Струны ласкал и ударные бил.

Рюмочка крови, и кайф пробирает,
Дрожь, опадают на мягкий диван.
Там, впереди – ещё годы и годы,
Чтоб танцевать и заботы забыть.
Снова в Танжере, но дилер кровавый
Веки навечно при них опустил.
Горечь, и жажда, и в баре баллада.
Двое любовников Бог угостил.

Из чего вышиваю стихи?
Из рыжего локона, выбившейся пряди,
Прочно засевшей у автора в памяти,
Внимания нескольких девушек,
Невнимания одного юноши.
Вместо страз вшиваю осколки,
А блёстки – мои слёзки.
Но это я шью всё по краю —
По центру улыбки я изображаю.

Ich sehe die Hemden meines Bruders.
Ich fasse diese Hemden an.
Ich sehe die Hemden meines Bruders.
Ich trage sie, damit ihr denkt, ich habe einen Mann.

Ich trag die Hemden meines Bruders.
Ich liebe ihren Duft.
Ich liebe meinen Bruder.
Du siehst, ich bin sein Feuer, er ist meine Luft.

И mon ange Анжелика выходит вечером к морю,
её спокойный взгляд следит за набегающими волнами.
Песок остыл; луна нежно светит;
ветер шевелит пальмовые листья.
Бог её знает, о чём Энджи думает.
Я снова плетусь пьяная, перед глазами плывёт…
Виновато ли в этом море?
Птиц не слышно.
Я понимаю, что хочу цветов, и озвучиваю эту мысль.
Анжелика сядет, пошарит рукой в воде
и достанет лютик, вплетёт мне в волосы.
«Опять бухала?» – скажет мне, улыбаясь,
как мать, глядя на непутёвое дитя.
Я отвечаю энергичным кивком и укладываюсь спать прямо на песке.
Мне кажется, это лучшее место, где я когда-либо засыпала.
Ещё немного смотрю на босые ноги Анжелики, но голова кругом,
я закрываю глаза.

Подушка.
Мягкая, большая,
Такая, что голова утопает.
Наволочка в божью коровку.
Торчащее пёрышко колет щёку.
Вчера ещё дрались с любимой подушками,
Сегодня уж насквозь промокла от слёз.
Зараза, хранит запах её волос…
Ночь.
Наконец, уснула.
Дыхание ровно.
Всё та же подушка.
Родная, холодная.

Твои ноты витают, гдé ты прошёл.
Худая фигура, светлые волосы.
Орудие убийства – линия челюсти.
Акульи зубы в досаде сжимаются.
Ноги несут к окну; твои вещи
Пахнут, как яд: так привлекательно.
К чёрту ваш вид из окна! Я дышу…
Позволь мне украсть у тебя карандаш,
Если я не могу тебя влить во флакон!
Красота – мой закон, и она моя слабость.
Ничего, ты мой друг! Я приму лишь твой голос,
Твой взгляд и твой смех, и я ими напьюсь!