Ксения Рормозер - КУМАНИКА. Пятый сборник поэзии и прозы

Мокий достиг деревни к вечеру, постучался в домик у дороги. Клавдия впустила странника в дом. Накормила, постелила за печкой на лавке.

Мокий лёг спать. Утром засобирался было идти дальше, но Клавдия сказала:

– Постой, мил человек, ты у меня ел и пил, и ночь ночевал, а за добро добром отплатить не хочешь? Я вдова, живу одна, тяжко одной-то хозяйствовать. Подай, что Бог послал, сколько не жалко! – она вытерла руки об полотенце и протянула к нему ладонь.

Мокий улыбнулся и сказал:

– А и нет у меня ничего, прости за ради Христа, благослови тебя Господь на многая лета! Где не пройду, всюду в церквах о здравии тебя помяну! – и в тот же миг почувствовал Мокий, что хлынула у него из котомки вода, и вся спина намокла так, что хоть отжимай!

Увидела это вдова, всплеснула руками:

– Эх ты, божий человек! А того не знаешь, что, если хоть горсти серебра вдове и сироте не подать, то любое богатство рано или поздно исчезнет! – покачала она головой и ушла в избу.

Мокий сам не свой бросился в лес к тайнику. И что же. Увидел, как из-под земли просочилась вода и образовалась огромная лужа, медленно сверкая на солнце серебряными бликами.

Он не хотел верить такому несчастью. Остался ждать, пока лужа высохнет. Копал, копал да ничего не нашёл.

Посидел, поплакал. Вспомнил своё голодное детство, не устроенную молодость, и представил приближающуюся старость. И так ему стало горько, что и не рассказать.

Ну что ж, подумал он после, раз всё дело в милостыньке. Так ведь я же не знал об этом! Попытаюсь ещё раз.

И попытался.

Прожил в лесу месяц до следующего полнолуния, питался грибами да ягодами, рыбу в реке ловил. На заброшенной Пасеке даже раздобыл мёду. Срубил себе в лесу избёнку, из заброшенной деревни принёс кирпича, печку сложил и очень неплохо устроился на житьё! И терпеливо ждал полнолуния.

Время подошло, и Луна засверкала серебром в водах лесного ручья. Мокий взял корзину и отправился к ручью. Решил не жадничать. Спокойно набрать сколько сможет унести и вернуться домой. Но не тут-то было: захватило его за самое сердце серебряная ловля, и к утру вокруг него валялось так много серебряных самородков, что глаза разбегались.

К вечеру Мокий перенёс богатство в избу. Спрятал в подпол. Уснул. Когда проснулся, стал думать. «Как бы ни было жалко, а надо, чтобы остальное сохранить – с вдовою поделиться. Ой, да кто она такая, чтобы мне ей своё серебро отдавать! Почему именно ей, может, я лучше сиротку найду, да ребёнку подам, чем бабе этой непонятной!».

Как решил, так и сделал. Сложил в котомку самородки и отправился в обитель. Только из лесу вышел навстречу ему мальчонка. Сам босой, еле одет, глазёнки голодные. Смотрит по сторонам, где ягодка, увидит и стоит бедняга скорее в рот её собирает, да не жуя так и проглатывает.

Остановился Мокий и спрашивает:

– Чей ты сын? С какой деревни будешь?

– Тутошний я, дяденька. Мамка с батькой у ручья серебряного сгинули. Корова убежала. Один я остался. Никого в нашей деревне нет. В обитель иду, не могу один прокормиться.

– А и ты в обитель. Ну, попутчиками будем. Пошли хотя вместе?!

И пошли. Мокий всю дорогу думал, что надо бы мальчонке-то из своего серебра помочь. А с другой стороны обитель богатая, не обеднеет сиротку накормить раз другой.

К вечеру дошли до монастыря, постучали.

– Кого Господь привёл, – спрашивают из-за закрытых ворот.

– Из деревни тут мальчёнка голодный, накормите за ради Христа! – ответил за ребёнка Мокий.

– А сам чего же, человек Божий, не накормил его? – ответили громко из-за закрытых ворот.

– Так ведь у меня ничего за душою нет, как Бог свят! – перекрестился Мокий. И в тот же миг почувствовал знакомый мокрый след на спине. Мальчёнка посмотрел Мокию под ноги: тот стоял в луже по щиколотку. Ребёнок истошно завопил и бросился бежать, куда глаза глядят.

А Мокий, что было силы, помчался к себе в избушку.

В темноте падал, плакал, ругался, злился. Так и добежал, наконец, до домика. Влетел в горницу, открыл подпол, а там стоит вода и мерцает в свете лампады серебряными искрами.

Утром вычерпал Мокий воду из погреба. Присел на траве и задумался: «И для чего ж ты мне Господи даёшь такое испытание непосильное. Свинья я невозможная, мало – жадина, так ведь ещё и врун! Вот ведь столько лет жил и не знал, какая же я свинья! Это ж надо, ребёнку пожалел на еду дать! Господи, прости меня окаянного!».

На следующий день пошёл Мокий к заутрени. Решил исповедоваться в жадности, трусости и лживости. И исповедался.